119 
Минуты шли. Кристина прислонила лоб к оконному стеклу, чтобы остудить его. Она смотрела на сырой, туманный парк, в котором уже стемнело. Из галереи не доносилось ни звука.
Вдруг тихо постучали в дверь.
– Войдите, – сказала она.
То был отец Ле Бель. Его морщинистое лицо было невероятно бледным, руки тряслись.
– Вы желаете мне сообщить то, что он сказал на исповеди? – спросила королева.
Со слезами на глазах старый монах бросился перед ней на колени и взмолился:
– Я пришел к вам еще раз, чтобы тронуть ваше сердце, мадам. Помилуйте этого несчастного. Он плачет, стонет, катается по земле, зовет вас… При виде его отчаяния сердце разрывается на части.
– Встаньте, отец, – сказала нетерпеливо Кристина. – Я не желаю слышать ваших просьб. Многие мужчины, которые совершили вдвое меньше преступлений, чем он, были колесованы.
– Ваше сердце и ваша гордость уязвлены, ваше величество, я понимаю это, но заклинаю вас, проявите милосердие. Я заклинаю вас страданиями и ранами Господа нашего, Иисуса Христа.
Королева встряхнула своими кудрями, но ни один мускул не дрогнул на ее лице.
– Я не могу… – прошептала она. Монах поднялся с колен.
– Подумайте о том, ваше величество, что место, где вы хотите пролить кровь, – это дом короля Франции. Что подумает король, если узнает? Вы не боитесь серьезно расстроить его?
Королева ответила с достоинством, но кровь прилила к ее щекам.
– Мне все еще принадлежит право вершить правосудие над всеми, кто служит мне, когда я захочу и где захочу. Я не пленница короля Франции, а его гостья. Я вольна в своих поступках, пока они не затрагивают его корону.
– Тогда отдайте его на суд короля. Так вы законным образом сохраните свои права.
– Мой слуга не подчиняется французскому правосудию. Он принадлежит мне, я выношу ему приговор и караю его. Идите назад в галерею, отец мой, и исполняйте свой священный долг, если вы не хотите, чтобы бедняга умер без покаяния.
Она отвернулась от него. Подобное прощание священник не мог истолковать неверно. Он с глубоким вздохом вышел, а Кристина вновь повернулась к окну.
Опять шли минуты. Вскоре после ухода священника многократное эхо повторило вопль, раздавшийся из галереи. Вероятно, он прозвучал в тот момент, когда приговоренный убедился, что его заступник не добился успеха.
И снова воцарилась тишина. Долго ли еще она продлится? Когда же, наконец, откроется дверь, и ей сообщат, что все кончено?
Наконец, в дверь постучали, на этот раз очень энергично. Сердце королевы забилось сильнее, а руки на мгновение свело судорогой.
Это был Сентинелли, в руке его был меч. Но крови на клинке не было.
– Чего ты хочешь? – резко спросила Кристина. – Все кончено?
Он отрицательно покачал головой. Еще нет… глаза королевы вопросительно остановились на испуганном лице исполнителя ее приговора. Сентинелли тоже молод… и красив. Не так, как Мональдески, но все же…
– Мадам, – произнес он сдавленным голосом, – я тоже пришел к вам… Не могли бы вы пощадить его?
– Как?…Ты тоже? И ты, Сентинелли, ты, который раскрыл заговор, ты просишь за него? Ты, который его ненавидит?
– Да, я ненавижу его. Но то, что вы требуете от меня… Это ужасно, мадам. Он плачет, он лежит у моих ног… Разве я могу убить человека, который стоит передо мной на коленях?
– Каждый человек должен встать на колени, когда меч правосудия отсекает ему голову.
– Но я не палач! И этот человек однажды родился в той же стране, что и я…
– Слишком поздно вспоминать об этом, Сентинелли, – непреклонно промолвила королева. – Если ты не можешь его казнить, я позову другого, но ты немедленно будешь исключен из числа моих слуг.
Некоторое время царила тишина. Затем Сентинелли склонил голову, повернулся и пошел к двери.
– Вы знаете, что я подчинюсь вам, – прошептал он. – Но как я его убью? Он не хочет признавать свою вину, и всякий раз, когда я поднимаю свой меч, он умоляет: «еще мгновение… я еще не все сказал» и затем все начинается заново – слезы… признания…
Черные глаза королевы горели презрением.
– Он – трус! – воскликнула она. – Он невероятный трус! Он должен умереть, слышишь ты, и как можно скорее!
Когда дверь за итальянцем закрылась, она опустилась с влажным лбом и бешено бьющимся сердцем в кресло.
Сцена в галерее была отвратительна. Мональдески лежал у ног отца Ле Беля, который сам с трудом сдерживал себя. Осужденный превратился в комок страданий. Он выл, стонал, его залитое слезами лицо было неузнаваемо.
119 
