Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
101 
Когда от улизнувшего Тлена остался только слабый запах одеколона, а звук его рысящих ножек истаял на лестнице, Долбушин повернулся к Эле.
– А с тобой что теперь делать?
Эля сидела на краю кровати и смотрела в никуда. На обритой в Склифе голове темнела щетинка волос. На макушке – свежая безволосая проплешина с порезом: сиделка, как видно, пыталась разобраться с волосами, но или станок попался тупой, или девушка вела себя беспокойно.
«Она – помнит. И, значит, она опасна. Гай может прислать кого-то вместо Тлена. Удача, что Уточкин мертв. Но все равно лучше не рисковать».
Долбушин обошел кровать и, приблизившись к девушке сзади, занес зонт, собираясь несильно ударить Элю по затылку. Хватит слабого тычка. Она ничего не поймет. Это будет не убийство. Она почти растение.
Его остановили полоски на воротнике собственной пижамы и маленькая родинка на наклоненной шее девушки. Долбушин опустил руку.
– Нет, не могу… Попрошу Андрея – пускай застрелит! – сказал он вслух и вздрогнул от собственного голоса, неожиданно громко разнесшегося в полупустой комнате.
Долбушин сел рядом с девушкой и опустил подбородок на ручку зонта. Тупая боль отозвалась в затылке. Она сверлила мозг, но она же и отрезвляла. Главе форта казалось, что никто, кроме него, не способен вытерпеть половины этой боли. Так они и сидели – бледная девушка в мужской пижаме, выжившая вопреки всему, и высокий сутулый человек с замерзшей, но живой душой.
«Чудо, что она вообще уцелела. Один шанс из тысячи. Ее эль вышел раньше срока и погиб, не попав в хранилище».
– Все-таки непонятно, почему ты выбрала именно ее? – спросил Долбушин, обращаясь к Эле, будто она могла ему ответить. – Зачем вы опять пересеклись? Зачем она вообще тебя любила? Ты же псиосная!
Эля слушала. Слова были для нее просто звуками, то тревожными, то, напротив, успокаивающими. От тревожных она вздрагивала, от успокаивающих пыталась улыбнуться.
– И твою мать она считает своей! Нелепо… Разве какая-то женщина сможет… – Долбушин невольно оглянулся на пустую стену, на которой когда-то висела фотография его жены.
Эля неожиданно протянула руку, взяла с подоконника апельсиновую корку и стала ее облизывать. Долбушин вырвал у нее корку и швырнул на пол. У Эли задрожали губы. Секунду она, казалось, раздумывала, обижаться ей или нет, а потом громко заплакала.
Плач отрезвил Долбушина. Он стал совать ей корку обратно, но Эля не брала и отворачивалась. Долбушин тихо завыл, глядя в потолок. Потом встал.
– Все! Отбой! Я запрещаю тебе плакать! Считаю до двух, и…
Эля зарыдала громче, напуганная резким движением. Долбушин не стал считать до двух, поняв бессмысленность арифметики.
– Так это продолжаться не может! Твое поведение неконструктивно! – крикнул он срывающимся голосом и сам улыбнулся, почувствовав, как нелепо то, что он брякнул.
Эля перестала плакать. Только плечи дрожали. Воровато косясь на Долбушина, она вытащила из-под батареи сигаретный фильтр – сиделка тайком курила – и сунула в рот. Долбушин не забрал его, хотя санитария с гигиеной и пилили его тупой пилой.
Дождавшись, пока Эля проглотит фильтр, Долбушин поманил ее пальцем, как манят собачку на улице.
– Эй! Ты хоть что-то понимаешь? Иди сюда!
Он думал, она не отреагирует, но Эля поднялась и сделала к нему небольшой шажок. Долбушин скептически наблюдал за движениями своей пижамы, в которую, по странной причуде, была заправлена девушка. Потом взял пижаму под локоть и осторожно повел по длинному коридору.
Широкая спина Андрея грустно маячила у елки, когда в гостиную заглянул Долбушин.
– Что ты тут делаешь? Заняться нечем? – рявкнул он.
Андрей торопливо обернулся.
– Почти разобрал!.. Еще пять минут! – крикнул он и застыл, обнаружив рядом с шефом живую пижаму.
Стальной конец зонта строго щелкнул по паркету.
– Видишь ее? Возьми ее и…
«Застрели!»
– Займи, чем хочешь… Наряжай с ней елку, в конце концов! Не стой как дерево! Чего ты на меня уставился?
Долбушин отпустил рукав своей независимо стоящей пижамы, торопливо повернулся и вышел.
Глава 23
ОДИН ИЗ ДВУХ
Вот живет маленькая, добрая, бесхозяйственная девочка. Выходит замуж, начинаются взрослые заботы. Ей хочется все успеть, все сделать вовремя. Она выбивается из сил. У нее начинается синдром остервенения хорошей хозяйки. К ней боятся подойти: она дышит огнем. Но проходит лет пять, и постепенно привычные дела начинают делаться быстро, легко и с удовольствием.
101 
