26 
Точка.
В этом рассказе…
Я не хочу больше вспоминать Степаненко. Ни очереди автоматных очередей которые разворотили его тело. И как умирающего офицера тащили на плащ палатке. Как на его могилу положили фуражку – с прострелянным орлом. Под звуки полкового оркестра, венков, слез. Как поднимали над его могилой – полковое знамя.
И как там, возле трупа Степаненко – незарытого и брошенного в поле, осталась ржаветь лишь его снайперская винтовка.
Одинокая и развороченная как и он, пулями тоже.
Я просто хочу чтобы подобные воспоминания с того света – не приходили ко мне больше.
Чтобы цензор перестал доводить мои произведения до абсурда – красивого, но абсурда. Без высоких идеалов, без вечного и прекрасного по сути.
Чтобы океан душевного покоя захлестнул меня. Всецело и полностью. Навсегда и вовеки.
Я хочу покоя.
Лишь покоя. И ничего – кроме покоя. В этом грёбаном мире.
Автопортрет
Зачем ты поместил гроб в свой автопортрет? – Спросишь ты меня.
Ну что же, попробую объяснить тебе дружок.
Оглянись вокруг себя. Что видишь ты?
Маму, папу? Любимую девушку? Кучу красок, цветов, запахов?
– Допустим – ответишь ты. И добавишь строго – Только на фиг мне гроб в автопортрете?
– Обожди выкидывать его – отвечу я мудро. – Успокойся.
Подумай сам. Когда ты был молод – фантазия дарила тебе звезды, небо, море и яхты. И самых прекрасных женщин в мире.
А теперь ты старый. И фантазия подарила тебе гроб.
Скажи спасибо ей за это.
– Но что мне с ним делать? – Спросишь ты подозрительно поглядывая на меня.
– Давай-ка заглянем во внутрь! – Отвечу я – а там решим что к чему ….
И пока ты нервно куришь сигарету в стороне – я выдёргиваю гвозди чтобы открыть крышку гроба.
Готово!
Торжественный момент.
Я медленно подымаю крышку пахнущую свежей сосной (не могли на дуб раскошелиться, жмоты).
Она открываться с громким, долгим и слегка противным скрипом. Готово!
Смотри!
Смори же во внутрь приятель!
Но что с тобой? Почему ты закрываешь глаза?
Страшно?
Даже очень.
Я понимаю … ведь ты всегда видел себя лишь в зеркале.
Красивым. Причёсанным. Умытым. Иногда заплаканным. Или смеющимся.
А потом – ты начал стареть. Волосы твои становились седыми. Морщинки у губ появились. Глаза стали выглядеть усталыми.
Да фиг с тобой … смотри сюда … крышка гроба почти открыта.
– Стой! Обожди! – Не выдерживаешь ты – Этот мир имеет правила. И негоже живому смотреть на самого себя в гробу.
Ты говоришь это зажмурив глаза. Но я знаю – ты откроешь их. Ты всегда был любопытным.
Давай дружище.
Посмотри.
И вот – твои веки медленно открываются.
Минуту изумлённо смотришь, затем выдавливаешь: – Во блин! Какой я бледный!
И отшатываешься назад от гроба.
Помню, когда я смотрел на трупы других людей – всегда хотел побыстрее смыться – туда где солнце, цветы и птицы. Где широкие улицы, смеющиеся люди и огромное небо над головой.
А теперь – я сам в гробу.
И смываться мне больше некуда.
Твои губы вдруг расплываются в кривой усмешке.
– Что тут смешного? – Говорю я строго – Это же твой автопортрет.
– Да нет – отвечаешь ты – не обижайся …. просто это всё что остаётся у меня теперь.
А-а-а – понимающе протягиваю и начинаю внимательно осматривать свой труп.
Одет в чёрный костюм (рукава короткие на пиджаке. Где они нашли его? В секонд-хенде?). Рубашка белая (хорошо что моя собственная, одевал только по праздникам).
Руки скрещены на животе.
Мирно и покойно.
Не шевелятся как раньше.
Сколько я писал ими, работал, сколько раз вынимал занозы из них. Сколько раз смазывал кремом чтобы отдохнули, не болели.
Я любил каждую волосинку на них, каждую извилину.
И вот они теперь – белые и холодные. Такие беспомощные … как вата …
Жалко их …
Поднимаю взгляд – и вижу свои губы.
Сколько раз я целовался ими! Сколько облизывал их языком (даже мама ругалась).
Признаюсь что тайком – я верил что они красивые (иногда даже любовался собой в зеркало). А теперь они – как чужие.
Тонкие, белые, крепко сжатые.
И совсем не красивые.
Мне так жаль …
Смотрим теперь дальше.
Если разжать мои губы – я увижу свой кошмар, под названием "мои зубы" …. как же Вы мучили меня!
26 
