Особенно,... 
92 
Оля задумалась. Написать или не написать Татьяне про Валерку? Собственно говоря, что о нем писать? Постепенно он начал от нее отдаляться. От их нечастых встреч у Оли оставался привкус грусти. Валерка не балагурил, как прежде, больше молчал, пряча глаза. Оля заметила в его курчавых волосах проблески серебра. Может, они появились давно, просто она не обращала внимания. А может…
Вчера он неожиданно ввалился в класс, отечески погладил по голове Мишу и, приложив к губам палец, уселся в угол за роялем. Оля видела его загадочно ухмыляющуюся физиономию, и это мешало ей сосредоточиться. Неожиданно Миша сбился и долго не мог начать с того же места.
— Отдохни, Миша, — сказала Оля. — Продолжим через полчаса.
Миша встал и, как-то странно глянув на Олю, быстро вышел.
— А вы, гляжу, уже на «ты», — поднимаясь со стула, отметил Валерка. — Вовсю у вас идут занятия.
Оля не заметила подвоха и пустилась объяснять Валерке, что между ними наконец установился необходимый контакт, что они понимают друг друга с полуслова, а иной раз и без слов, что, перейдя на «ты», Миша стал меньше робеть в ее присутствии, а значит, исчезла скованность за инструментом.
— Я бы сказал, он стал даже слишком раскован. И не только за инструментом. Видел, как он… лапал тебя на бульваре. Вот уж не знал, что ты уже в таком возрасте, когда на молодятинку тянет.
Ну что на это сказать? Объяснить, что тогда, на бульваре, она рассказывала Мише об одном из концертов Ильи в Зале Чайковского, как вдруг у нее потемнело в глазах. Она покачнулась. Тогда-то Миша и обнял ее за плечи — крепко, властно — и ту же, испугавшись своего порыва, виновато опустил руки. А она уже совладала с собой. Снова мерцал и скрипел под их шагами подсиненный декабрьскими сумерками снег, поблескивали сквозь голые ветки деревьев ранние зимние звезды. И странное дело, Оля вдруг почувствовала, что они сияют и для нее. Что и ее ждут радости, если она, смирив гордыню, первая сделает шаг к примирению. Только не надо, не надо с этим тянуть…
— Тогда на бульваре… Да, тогда на бульваре я поняла, что, как ты и говоришь, все на самом деле кукольный театр. Если нет рядом того, кого любишь.
Она подняла глаза, вновь увидела серебряные нити в Валеркиных волосах и обратила внимание, что его скуластое лицо осунулось, возле губ легли горестные складки.
Он надел шапку и вышел из класса.
* * *
Оля не ошиблась — Инесса Алексеевна на самом деле затаила против нее злобу и выплеснула ее на экзамене по специальности. В присутствии приехавшего из областного центра представителя управления культуры она заявила, что Славянова не придерживается рамок учебной программы, где черным по белому написано, какие произведения должны играть учащиеся музучилищ на каждом курсе. К примеру, Лукьянов, этот бесспорно одаренный юноша, играет слишком мало произведений классиков и советских авторов, в его репертуаре преобладают произведения романтиков. Но это не его вина, а, мягко выражаясь, прихоть педагога, с которого мы и обязаны требовать со всей строгостью. Что Славянова уделяет слишком много времени этому Лукьянову, разумеется, в ущерб другим студентам.
Василий Андреевич Акулов, старейший педагог, возразил ей, сказал, что Олины студенты сделали за семестр поразительные успехи, в чем он прежде всего видит заслугу молодого педагога, и дай Бог, чтобы Славянова закрепилась в училище, а не улетела, подобно другим залетным птичкам, в края с более здоровым нравственным климатом. Тут Акулов выразительно глянул на Инессу Алексеевну.
В итоге Мише поставили пятерку.
— Я бы даже украсил ее плюсом, — сказал все тот же Акулов. — Но его мы зачтем педагогу Лукьянова — Ольге Александровне Славяновой. Думаю, возражать не станет никто.
Все дружно кивнули головами, лишь директриса притворилась погруженной в изучение ведомости. Когда экзамен закончился, Василий Андреевич задержал Олю в актовом зале и, склонив седую голову, поцеловал ей руку в присутствии всего педсовета.
— Я вас прошу, Ольга Александровна, не забывать старика. Мне бы очень хотелось послушать вас, вместе помузицировать, потолковать за чашкой чая о жизни…
— У него дома жрать нечего, зато книжек до самого потолка, — сказала за ужином баба Галя, выслушав Олин рассказ об экзамене. — Две рояли, и картин, картин… И все старинные, божественные. Он их музею завещал после смерти, а сам на одну зарплату живет. И добро бы здоровый был. — Баба Галя махнула рукой. — Я бы на его месте ездила, как барыня, по курортам. И пускай бы уж детям своим оставил…
92 
