Особенно,... 
44 
– Вторая умная фраза за весь сегодняшний разговор, – констатировал Щукин и, увидев, как лицо майора наливается кровью, спросил: – Разрешите идти?
– Вали. Кругом марш отсюда, – резко выдохнул замполит и почему-то добавил уже в спину уходящего Щукина: – И чтобы я тебя больше здесь не видел!
Николай усмехнулся и, не оборачиваясь, пошел к КПП, провожаемый завистливыми взглядами заключенных, построившихся вдоль корпусов для утренней проверки и распределения. Щукин уходил последним. В небольшом тамбуре перед дверью в другой мир уже находились трое заключенных, чей срок истек именно сегодня. Один из них был из одного с Николаем отряда – невысокий худой парнишка лет двадцати на вид. Хотя на самом деле Куликову было за тридцать.
Юра Куликов отсидел двенадцать лет за «двойное предумышленное убийство при особо отягчающих обстоятельствах». Так, по крайней мере, было сказано в его приговоре. Он отсидел свой срок от звонка до звонка. Причем лишь последние два года провел в колонии общего режима, куда был переведен за примерное поведение из «строгача». Куликов был арестован после того, как, застав своего отчима, которого считал виновником трагической смерти матери, наедине с любовницей, убил их обоих.
В отличие от Щукина, который, небрежно облокотившись на стену, ожидал разрешения выйти на волю, Куликов, не останавливаясь ни на минуту, мерил шагами коротенькое пространство тамбура и нервно теребил покрасневший кончик носа. Николай наблюдал за ним с едва заметной усмешкой. Щукину казалось, что он понимал, каково человеку после двенадцати лет, проведенных за решеткой, вновь оказаться на свободе. Сам он, отсидев четыре года из пяти, вышел по амнистии. А четыре года – это всего лишь двойная служба в армии. За такой короткий срок мир не мог сильно измениться. По крайней мере, так Щукин считал тогда.
Наконец все формальности были улажены, и один из солдатиков, дежуривших на КПП, распахнул дверь, ведущую на свободу. В тамбур ворвался свежий ветер, пахнувший первым морозцем, и четверо теперь уже бывших заключенных гуськом потянулись на улицу. Двоих мужчин встречали. Одного сразу окружила компания бритоголовых громил и буквально на руках внесла в «БМВ». У второго эскорт был попроще – какая-то старушка, поддерживаемая под руку мужчиной, женщина и паренек лет тринадцати на вид, – но и его увезли на машине от ворот зоны. Щукин остался наедине с Куликовым. Оба посмотрели друг на друга.
– Свобода, мать ее, – буркнул себе под нос Юрий. – И что мне с этой сукой теперь делать? – Щукин не ответил. – А ты почему, Молот, один? У тебя же вроде предки живы.
– И что? – Николай усмехнулся. – Мы с ними уже давно договорились, что они живут своей жизнью, а я – своей.
– И куда ты теперь собираешься? – не глядя на Щукина, поинтересовался Куликов.
– Вернусь на родину, а там посмотрим, – неопределенно ответил Николай.
– Слушай, Молот, – Куликов шмыгнул носом. – Мне все равно, куда ехать. У меня ни кола ни двора. Квартиру материну и ту, суки, отобрали. В общем, я в данный момент бомж. Возьми меня с собой.
– Куда? – Щукин внимательно посмотрел на собеседника. – Я, Кулик, и сам еще не знаю, где обоснуюсь.
– Да я не о том… – Юрий вновь начал теребить кончик носа. – Может быть, познакомишь меня с кем-нибудь. А если нет, так я сам что-нибудь придумаю. И в дороге веселее будет.
– Да хрен с тобой. Поехали. Мне-то какая разница? – пожал плечами Николай и, подхватив с земли убогие пожитки, отправился в сторону вокзала. Куликов засеменил следом.
Проблем с билетами не было никаких. Освобождение Щукина совпало с тем периодом в стране, когда население вплотную подошло к той грани бедности, за которой начинается нищета. Не удивительно, что многие не могли себе позволить навещать родных, близких и друзей, живущих в других городах. Большинство пассажиров железнодорожных линий представляли тогда только зарождавшийся средний класс. Причем все эти «зародыши» были выходцами из среды так называемых «новых русских» – мелкие сошки, безымянные подручные, а то и просто «шестерки». Вот с одним из таких субъектов и столкнулись в вагоне-ресторане Щукин с Куликовым.
Юрий в тот вечер здорово выпил. Раскачиваясь по большой амплитуде в такт движению вагона, Куликов рассуждал о превратностях судьбы, вопя на весь ресторан и приправляя свою речь отборнейшим матом и тюремным жаргоном. Щукин, привыкнув за два дня, не обращал на его вопли никакого внимания, увлекшись разговором со своей соседкой по столику. Впрочем, девушка постоянно отвлекалась от беседы, глядя на Куликова широко раскрытыми от удивления и испуга глазами. Наконец Николай не выдержал.
44 
