111 
* * *
Он не взялся бы сказать, сколько они проспали, но, когда он проснулся, Ольга кормила сына грудью и украдкой, явно стыдясь своего аппетита, доедала последнего налима. Отец Василий улыбнулся, поцеловал жену в щеку, легонько коснулся малыша пальцем и внезапно почувствовал, как защемило в груди от нежности, которую он испытал. Оба этих самых близких для него существа теперь целиком зависели от него: от его энергии, настойчивости и воли к жизни. Он вздохнул и со старательно скрываемой неохотой выбрался из шалаша.
Вокруг простирался густой, плотный, почти осязаемый туман. Где-то неподалеку все так же страшно грохотали и хлопали наползающие на берег и одна на другую льдины, но увидеть это было невозможно – туман скрывал все, что находилось далее десяти-пятнадцати метров. Страшно хотелось жрать.
Он знал, что это пройдет. Он знал, что его подкожных запасов действительно может хватить надолго, пусть не на три месяца, но дней на двадцать точно. Были бы вода и тепло. И все равно есть хотелось невероятно. И, совершенно определенно, так же хотели есть его жена и его сын.
Он вернулся к шалашу за ведром и обреченно побрел в нижнюю часть острова, туда, где, беспрерывно кружась, плавали щепки, полиэтиленовые пакеты и мелкая ледяная крошка. Туман стлался плотной, сплошной массой, скрывая от него не только оба берега великой реки, но даже мчащийся по течению лед.
Можно было уверенно сказать: никто в течение ближайших двух-трех недель, на все время ледохода, за ними не явится. Только потом, когда риск пропороть дно лодки о полузатопленную льдину или снесенное паводком бревно исчезнет, на острова потянутся первые рыбаки… Но две-три недели подряд нырять за раками в ледяную воду…
Он вдруг печально усмехнулся, осознав, что думает в этот миг не о состоянии здоровья жены и ребенка, не о трагически погибшем подо льдом костолицем Борисе и даже не о прихожанах… А только об испытании ледяной водой, которое ждет его через несколько минут и будет его роковой обязанностью в течение этих самых двух-трех недель. Он не знал, выдержит ли столько.
– Господи, помоги! – от всей души попросил он, поставил ржавое рыбацкое ведро на землю и начал раздеваться.
* * *
Прошла ночь, и прошел день. Затем прошла еще одна ночь и еще один день… Поначалу, обеспокоенный холодом и жуткими, антисанитарными условиями существования, отец Василий регулярно донимал Ольгу своими расспросами о здоровье, отчего жена смущалась и старалась отделаться односложными ответами. Но затем, осознав, что сон, тепло, калорийная еда и здоровый молодой Олюшкин организм делают свое дело, он поуспокоился и все свое внимание направил на дальнейшее улучшение их, с позволения сказать, быта.
Часами отец Василий стаскивал к дереву на возвышении камыш и все утеплял и утеплял их ветхое жилище, пока не понял, что всему есть пределы, и сколько бы он камыша еще ни притащил, теплее в шалаше уже не станет. И тогда он принялся за дрова и за день натащил столько плавника, что внезапно понял: он вполне может устроить такой гигантский костер, что не обратить на него внимание станет просто невозможным! И лишь плотный густой туман помешал ему запустить этот «сигнал SOS» немедленно. Приходилось только ждать погоды…
Постепенно они привыкли ко всему: к однообразной несоленой пище, к щиплющему глаза вечному дыму от плавника, к тому, что спать приходится практически сидя, регулярно поворачиваясь к огню то одним, то другим боком… Они привыкли даже к постоянному, круглосуточному грохоту и шуршанию льдин.
Но было одно, что доставляло священнику немыслимые муки: необходимость лезть в ледяную воду. И ожидание этого часа отравляло ему все. Отец Василий старательно отгонял от себя все мысли о реке, но, даже радуясь тому, что вылезает из ледяной воды, он помнил, что не пройдет и половины суток, и ему снова придется сюда возвращаться!
Если бы это было возможно, он сразу набрал бы столько этих головоногих ублюдков, чтобы не идти за ними еще трое суток. Но вот беда: искать их было непросто; все больше и больше нор оказывались пустыми, и, когда отец Василий набирал-таки достаточно, чтобы покормить Олюшку, ему уже начинало казаться, что вот, еще немного, и он просто умрет.
И все-таки, едва он отогревался у костра и все окружающее начинало потихоньку обретать смысл, он все чаще и чаще задумывался о своем ребенке. В недолгое свободное время он смотрел на маленькое существо; на его миниатюрные, но совсем как у настоящего человека ноготки; на крошечный носик; на беспорядочно поворачивающиеся глаза, и наполнялся страхом. Отец Василий начал понимать, что теперь все, абсолютно все в жизни этого маленького человечка потечет именно так, как они с Ольгой его научат. Но, второй год поучая и наставляя других и беря на себя ответственность за сотни, а в последнее время более чем за тысячу жизней, он оказался совершенно не готов к ответственности за эту одну жизнь. И от этой мысли ему делалось нехорошо.
111 
