18 
Впрочем, потерять их из виду было достаточно сложно даже полуслепому и рассеянному а 1а Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель человеку. Превосходный белый как снег костюм Зиновия Евгеньевича и блистательные — как сказал бы Лев Николаевич Толстой — плечи Ани не могли выпасть из поля зрения ни на секунду.
Он быстро настиг их и пристроился в полутора метрах за спиной Ани. Вокруг них возникло несколько шкафовидных молодых людей, на фоне отдельных экземпляров которых даже Владимир Свиридов выглядел просто-таки стройным субтильным мальчиком-одуванчиком.
Вероятно, охрана Рябинина.
В лицо пахнуло свежим осенним воздухом, пронизанным ароматами мокрой листвы, и Владимир подумал, что в 1993 году, когда он был в столице последний раз, она пахла по-иному.
В промозглом октябрьском воздухе тогда витал запах гари, машинной копоти и какой-то индустриальной гадости, которая в Лондоне именуется красивым словом «смог». А в уши неотвязно наползал лязг танковых гусениц и грохот выстрелов, а потом сумбурные лепестки разрывов, облетающие под порывами ветра и обнажающие черный провал в стене «Белого дома»...
А теперь Москва пахнет простой — добропорядочной и шальной — московской осенью.
Рябинин поцеловал Ане руку и, распрощавшись, за живым щитом телохранителей стал спускаться по ступенькам туда, где стоял шикарный черный «Линкольн». Судя по всему, с бронированными стеклами.
Да, что-что, а охрана у господина Рабиновича поставлена на высшем уровне.
«Я не завидую киллеру, которому поручат убрать Зиновия Евгеньевича, — неожиданно подумал Владимир. — У него слишком мало шансов. Охрана прикрывает Рябинина так плотно, что отсекается малейшая возможность изыскать лазейку для пули. Один шанс из тысячи...».
Стоявшая рядом Аня вдруг взяла его за руку, но ничего не сказала, а просто сжала его ладонь тонкими пальчиками, на которых еще равнодушно тлел рябининский поцелуй.
— Пойдем выпьем, — наконец выговорила она под его пристальным взглядом.
— Да.
В этот момент Зиновий Евгеньевич проскользнул в почтительно распахнутую перед ним заднюю дверь, а вслед за ним на сиденье грузно взгромоздился один из телохранителей.
— Да, выпьем, — повторил Свиридов и взял Аню за обнаженную руку чуть выше локтя.
..Так бывает не только в фильмах про Джеймса Бонда и «Смертельное оружие». Словно очнувшись от звука собственного голоса, Владимир как-то сразу понял, что сейчас что-то произойдет.
Бывают такие моменты, когда остро пульсирующие импульсы первородного инстинкта самосохранения, будто бы убаюканные неспешным течением патриархальной сентябрьской ночи, вдруг звонко прорываются озарением, открывая пути интуитивному осознанию ситуации. Причем ситуации во вневременном контексте. Независимо от того, сложилось грозящее гибелью нечто в настоящем или смоделируется в недалеком будущем.
Свиридову показалось, что он почти физически ощущает мощные силовые векторы противостояния. Кто и кому противостоял, было уже не суть важно.
Но так ни секунды не могло продолжаться.
Что-то должно реализовать это невесть откуда выплывшее напряжение, как разряд молнии с пугающей ясностью овеществляет потенциал двух полярно заряженных грозовых облаков.
Что-то должно разрядиться.
«Пора лечиться», — подумал Свиридов. И в тот же момент с пугающей ясностью осознал, откуда придет эта разрядка.
Он поднял глаза вверх, к окнам почти полностью уснувшей панельной девятиэтажки метрах в семидесяти-восьмидесяти от клуба через дорогу. И тут в набрякшем ночном полумраке возникло движение. Словно дрогнуло и встрепенулось в застывшем воздухе что-то живое.
Свиридов знал, что не может видеть этого, но подсознание настойчиво диктовало, что...
Слабо осознавая, что он делает, Владимир бросился было к лимузину, в который только что сел Рябинин. И тут словно два легких камушка упало на крышу рябининского лимузина. Два камушка, которые были услышаны только Свиридовым, потому что он совершенно сознательно вычленил эти звуки из общего гула, лавиной вырывающегося из полуоткрытых дверей клуба.
— Что с тобой, Володя? — полувстревоженно-полуязвительно спросила госпожа Коваленко. — Тебе приснился на ходу страшный сон?
Кто кого охраняет — ты меня или я тебя?
— Шизофрения, — весело улыбнувшись, ответил Владимир, — господь бог наконец-то устал любить меня. Ведь ничего не произошло, правда?
18 
