Последние отзывы

  64  

— А в английском варианте этого и не требуется.

Она открыла пасхальную Агаду^[78] на нужной странице и ткнула в нее пальцем. Треслав через стол посмотрел на Либора, который кивнул ему и сказал:

— Прочти вопросы.

Эти слова он сопроводил выразительной мимикой, по всей видимости означавшей: «Ты же теперь еврей, мой мальчик, ну так и задай нам эти вопросы».

И Треслав, в сильном смущении, с громко бьющимся сердцем, начал читать по книге:

«Чем эта ночь отличается от других ночей?»

«Почему в эту ночь мы должны есть горькую зелень?»

«Почему в эту ночь мы обмакиваем еду дважды?»

«Почему во все другие ночи мы можем есть и сидя прямо, и облокотившись, а в эту ночь мы все едим облокотившись?»

Ответы он почти не слышал, сосредоточившись на задавании вопросов. И откуда ему знать, как положено задавать еврейские вопросы в комнате, полной незнакомых евреев? Может, это риторические вопросы? Или это вообще шутка? Может, их надо задавать в стиле Джека Бенни и Шелли Бермана,^[79] смешно коверкая слова? Или добавить пафоса, чтобы подчеркнуть горечь еврейских страданий? Евреи любят все преувеличивать. А что, если подпустить драматичности на манер Дональда Уолфита^[80] в роли тени отца Гамлета?

— Ты не так читаешь! — крикнула старуха еще до того, как он завершил первый вопрос.

Несколько человек попросили: «Тише, матушка». Кроме нее, никто не возмущался чтением Треслава. Правда, никто им и не восхищался.

Если ответы на вопросы имели какое-то значение, то оно заключалось в бесконечном повторе все той же истории. «Всякий, умножающий рассказ об Исходе, достоин похвалы», — прочел он далее в книге. Насколько он мог судить, это было совершенно не в духе Сэма Финклера. «Ну пошло-поехало, опять этот холокост…» — говорил он в подобных случаях. Интересно, а о еврейской Пасхе он отзывался так же? «Ну пошло-поехало, опять этот Исход…»

А вот Треславу, с его склонностью к навязчивым идеям, бесконечные повторы были по душе. Вот и еще одно косвенное подтверждение, если только в этих подтверждениях есть надобность…

Праздничная церемония — или как еще это назвать? — шла своим чередом, ни шатко ни валко. Периодически возникали споры по поводу места, с которого следует продолжать чтение; кто-то из гостей, как показалось Треславу, тихонько беседовал на посторонние темы; кто-то мирно дремал; кто-то удалился в один из множества туалетов в квартире Либора и не возвращался оттуда до тех пор, пока евреи не удалились на безопасную дистанцию от Египта; кто-то просто глядел в пространство, и невозможно было угадать, вспоминает ли он удачный исход своих предков из страны фараонов пять тысяч лет назад или же прикидывает шансы на удачный исход каких-нибудь завтрашних дел.

— Здесь слишком мало детей, — сказал сидевший напротив Треслава старик с дряблой морщинистой кожей и копной черных волос, из-под которой он сверкал глазами на собравшихся так, словно каждый из них в свое время причинил ему какой-нибудь вред.

Треслав огляделся и осторожно заметил:

— А здесь вообще нет детей.

Старик устремил на него гневный взгляд:

— Именно это я и сказал. Почему ты меня не слушаешь? Я сказал, что здесь нет детей.

Наконец приступили к пасхальной трапезе. Треслав ел все, что ему давали, заранее не рассчитывая получить удовольствие. Горькая зелень между двумя пресными лепешками, «чтобы напомнить о горьких временах, которые мы пережили», — сказал мужчина, поменявшийся местами с женщиной, которая помогала ему отвечать на четыре вопроса.

— И наши горькие времена еще не закончились, — добавил кто-то.

С другого конца стола возразили:

— Ничего подобного, это символизирует цемент и блоки пирамид, которые мы возводили голыми руками.

За этим последовали вареные яйца в соленой воде («это символ пролитых нами слез»), потом куриный бульон с клецками, потом курица с картофелем, который, насколько понял Треслав, не символизировал ничего. Ему это понравилось. Еда, ничего не символизирующая, переваривается не в пример лучше.

Либор подошел его проведать.

— Курица понравилась? — спросил он.

— Мне все понравилось, Либор. Ты сам готовил?

— Нет, этим занимались наши женщины. Курица символизирует удовольствие, получаемое еврейским мужчиной оттого, что у него есть женщины, которые ее готовят.

  64