Особенно,... 
149 
Треслав сидел на краю постели, покачивая головой и соглашаясь с этим приговором. Его жизнь действительно была сплошным фарсом. Все в ней было нелепо и пошло. И он действительно пытался присосаться к чужой трагедии, поскольку ничего такого в его собственной жизни не было и не намечалось. Он не хотел навредить или оскорбить — совсем наоборот, — однако воровство есть воровство, как ни крути.
«Это жид!» — со смехом кричали школьники, и Треслав воспринял эту дразнилку как личное оскорбление. Его это больно ранило. Хотя, если подумать, что ему за дело до детских разборок с каким-то там евреем, кроме того что он, как взрослый, обязан отодрать за уши мелких мемзеров? Почему, поднявшись уже позднее с парковой скамейки, он чувствовал себя как побитый пес и отправился искать утешения в вине? Какое горе и какую обиду он спешил утопить в бокале?
Видно, снова пришло время прощаться. Почему бы и нет? Чего-чего, а расставаний в его жизни было предостаточно, к этим вещам он привык. Одним больше, одним меньше.
Он увидел перед собой несколько путей, и его опьянила возможность выбора, притом что он был пьян и без того. Он мог сей момент бросить все, выйти за дверь и никогда больше сюда не возвращаться. Он также мог продуманно отобрать и упаковать свои вещи, а затем вызвать такси и уехать в свою хэмпстедскую квартиру, которая находилась совсем не в Хэмпстеде. А еще он мог быстро переодеться и поспешить в музей: «Извини за опоздание, дорогая. Надеюсь, тут еще осталась кошерная закусь?»
Засим последовал прилив воодушевления, характерный для людей, бесцельно прожигающих жизнь и вдруг узревших перспективу перемен. Весь мир был открыт перед ним, и он мог выбрать любой из путей. Самым предпочтительным был немедленный уход, без всяких сборов, что подразумевало некий смелый порыв и выглядело по-своему достойно. Он подарит Хепзибе свое отсутствие, а себе самому подарит свободу. «Вперед! — сказал он себе. — Иди вперед и не оглядывайся». Для пущей бодрости он бы потряс в воздухе кулаком, если бы принадлежал к тому типу мужчин, что сотрясают кулаками воздух.
Но тут его взгляд упал на разбросанные по полу туфли Хепзибы, и сердце его растаяло. Он любил эту женщину. Благодаря ей он обрел гармонию со вселенной. Возможно, она никогда не простит ему вторжение в ее жизнь, но он обязан ей предоставленным шансом начать все сначала.
Он наскоро принял душ, надел черный костюм и выбежал из квартиры.
Темнота на улице обернулась для него потрясением. Он взглянул на часы: без пятнадцати девять! Как такое могло случиться? Когда он вернулся домой, было только начало восьмого. На что могло уйти столько времени? Неужели он так долго просидел на постели, переходя от идеи бегства к мыслям о любви и возвращении? Похоже на то. Других объяснений не было. Разве что он, сам того не заметив, снова задремал — второй раз за день. Он не мог за себя ручаться. Он не контролировал свою жизнь. Да он, собственно, и не жил своей жизнью.
До музея было всего десять минут ходьбы, однако в пути его подстерегали неисчислимые опасности. Фонарные столбы угрожающе кренились, готовые размозжить его череп. То и дело ему виделись болезненные столкновения с деревьями и тумбами почтовых ящиков. На шоссе было слишком много машин, и все они ехали слишком быстро. Автобусы тяжело взбирались на косогор, а легковушки выскакивали из-за них наугад, ловя момент для обгона по встречной. Все его тело ныло в предчувствии жестокого столкновения.
Проходя мимо стен «битловской» студии, он постарался не смотреть на размашистую арабскую надпись.
До музея он дошел к девяти часам. Окна в здании светились, а перед входом собралось около дюжины людей. Хотя слово «собраться» в данном случае было вряд ли уместным. Оно предполагало какие-то общие цели и намерения, тогда как эти люди не выглядели сплоченной группой. Треслав был внутренне готов увидеть плакаты «Смерть юдеям!», а равно изображения евреев, пожирающих палестинских младенцев, и звезды Давида в сочетании со свастикой. Подобные вещи никого уже не удивляли, их можно было встретить на страницах — а то и на обложках — вполне респектабельных журналов. В последние недели демонстранты регулярно появлялись на Трафальгарской площади и перед посольством Израиля — живая шрапнель как дополнение к обстрелу крупным медиакалибром, — и Треслав не удивился бы, увидев их здесь поджидающими кого-нибудь из видных еврейских гостей музея (посол, парламентарий или иной столп общества), чтобы бросить им в глаза: «Остановите бойню!», «Позор агрессорам!», «Смерть юдеям!» Однако сейчас все было тихо и спокойно. Похоже, отсутствовали даже СТЫДящиеся евреи с их выражением братской несолидарности.
149 
