6 
– Там… в кителе… в кармане… – беспрерывно покашливая и пуская розовую пену, выдавил он, – там… два рубля серебром…
Курбан внимательно слушал.
– Так ты, братец, возьми их себе на водку… – закончил мысль русский и с чувством исполненного долга прикрыл глаза.
Орус-бажи был так уверен в своей начальственной власти, что нисколько не встревожился – ни когда Курбан его раздевал, ни когда Курбан, вскипятив воду, бережно обмывал его белое полное тело в отваре из семи священных трав, ни когда обкуривал его сандалом и смирной с головы до пят. И только оказавшись у самого подножия пованивающей тухлой кровью нефритовой статуи, русский забеспокоился:
– И, кстати, ты послал кого-нибудь в консульство?
Курбан проверил большим пальцем остроту лезвия жертвенного кремниевого ножа, не давая русскому увернуться, прижал его руки своими коленями, а голову – рукой прямо к стопам Будды и быстро провел ножом по булькнувшему белому горлу.
Не обращая внимания на хрипы и клокотание и продолжая удерживать хаотично дергающееся, агонизирующее полное тело, он аккуратно собрал жертвенную кровь в глубокую нефритовую чашу и, громко воздав хвалу благороднейшему из благороднейших Будд, поднес ее к каменному лицу. Мазнул кровью по губам, прочертил на зеленоватом лбу и округлых щеках три креста, а остальную просто вылил сверху.
Тело русского начальника дернулось еще один – последний – раз и замерло, а Курбан впился глазами в каменное лицо, пытаясь угадать в стекающих по нему вязких коричневых струях свое будущее. И впервые за много лет ничего не видел.
Нет, он не мог ошибиться! И бывший полковой писарь, а ныне самый сильный святой всего Уч-Курбустана совершенно точно объявил, чего хочет. Да и альчики легли так, как надо! Трижды! И тем не менее Будда молчал.
– Ты будешь говорить?! – разозлился Курбан. – Чего молчишь?! Или, пока там на небе сидел, говорить разучился?!
И тогда Будда улыбнулся ему этой своей особенной улыбкой и тут же стал пустым и холодным.
Курбан растерянно моргнул, а затем подскочил, схватил жирник и бросился к статуе. Вгляделся в каменные глаза, ударил себя кулаком в лоб и горестно взвыл.
Будда был мертв.
* * *
В августе 1897 года Его Величество Вильгельм II по приглашению Его Величества Николая II выехал в Петергоф – не без колебаний.
Для колебаний были более чем веские причины. Россия все прочнее укрепляла свои позиции на Дальнем Востоке, а после соглашения о строительстве Китайско-Восточной железной дороги – и в самом Китае. И германский император вовсе не был уверен, что русский царь, а точнее, те военно-политические круги, что управляют им с момента коронации, позволят Германии обосноваться там же. А нужда обосноваться в Китае была.
Колоссальная юго-восточная держава с прекрасным климатом, дешевыми рабочими руками и недалекой старой женщиной в качестве императрицы во главе всегда была, да и поныне оставалась самым привлекательным колониальным резервом для молодой энергичной Европы.
Собственно, судьба Китая была предрешена еще в 1889 году, на Берлинском конгрессе, когда великие державы подтвердили неотъемлемое право любой нации добиваться любой территории, которую она способна удержать силой. Правда, пока до Китая руки не доходили – хватало проблем и с колоссальным «испанским наследством». Однако ситуация менялась на глазах. Португальцы все прочнее врастали в Макао, британцы сделали в Китае колоссальные состояния на торговле опиумом, а русские определенно собирались отхватить себе Маньчжурию.
Вильгельм понимал, что рано или поздно наступит и последняя фаза, когда все великие морские державы кинутся делить этот роскошный восточный пирог, и вот тогда победит тот, у кого будут наиболее удачно расположенные военно-морские базы. Для этого Германии и была нужна бухта Циндао, она же Киао-Чао.
Вот только на пути к этой бухте теперь стояла Россия – единственный, но весьма и весьма серьезный военный союзник Поднебесной.
Вильгельм недовольно крякнул.
«Хотя, с другой стороны, – подумал он, – Россия еще и немецкий союзник, и, случись европейцам делить Китай на колонии, а к тому все идет, кто, как не я, поможет брату Николя в борьбе с англичанами?»
Вильгельм нервно поскреб щеку и остановил взгляд на привезенной ему из Китая нефритовой статуэтке гневного воплощения Будды – ШакьяСинха. Как это ни странно, сейчас ему казалось, что древнее восточное божество с искаженным яростью лицом улыбается.
6 
