.
Очередная сказка о Золушке 
102 
Удивительное чувство возникло у парня, и долго он не хотел открывать глаза, долго держал на слуху придуманные звуки и даже видел себя там, внизу, пожимающего десятки рук и принимающего цветы. Боже, какое это опьяняющее ощущение – знать и видеть, что ты обожаем всем народом, видеть, как народ смотрит на тебя, как прислушивается к каждому твоему слову и даже неудачно и невпопад сказанные слова воспринимает, затаив дыхание.
Неужели это всегда так? Неужели так случается со всеми, кому удается опустить свой дирижабль на поле рядом с местом, где живет народ? Нет, в это не верится! Не может этого быть! Народ не слеп и не глух – он видит и чувствует, кто его действительно любит, а кто только говорит об этом. У народа интуиция такая, что если вдруг какое сомнение возникнет, то все – не жди ни цветов, ни аплодисментов.
А дирижабль тем временем, неся в своей гондоле спящего Обитателя и замечтавшегося паренька, летел дальше, несомый ветром в кудаугодном направлении, и все было у него впереди, как все было впереди и у двух мужчин, и в чем-то даже не зависело их будущее от смены направлений ветров, а вот от чего зависело – сказать было трудно. Что-то было над ними, и над дирижаблем, и над ветрами. Что-то вершило историю и предопределяло место каждого в ней. Но ни люди внизу, на земле, ни двое в гондоле не знали об этом, а оттого жили ожиданием исполнения своих судеб, веря, что исполнение это останется ярким пятном в истории страны и народа.
33
И пришел сон к шоферу. И остался с ним.
В темноте под привычное потрескивание бортов шофер улыбнулся блаженно, на время сна прощаясь с болью в руке и с отчаянным ощущением одиночества.
Машина ехала быстрее обычного, и оттого ее трясло сильнее.
Перед закрытыми глазами возникли желтые поля пшеницы, по которым низкий ветер гонял волны.
И машина ехала по этим полям, наполовину утопая в пшенице.
Ехала мягко и плавно, словно плыла.
Впереди за полями поднимался огненный шар летнего солнца, и лучи его, отражаясь от желтых волн пшеницы, как от морской глади, уходили вновь вверх, в небо, где ложились желтыми пятнами на тонкие безобидные облака, летевшие по небу только для красоты.
Если б у машины было лобовое стекло – от него тоже ушел бы вверх какой-нибудь отраженный солнечный луч.
Но лобового стекла не было. Солнце светило прямо в глаза шоферу и слепило так ярко, что он все сильнее и сильнее жмурил уже закрытые глаза.
И так плыла машина в пшенице, доходившей уже до бортов кузова, а навстречу машине плыли лодки, в которых сидели люди с косами и серпами. И не было у тех лодок весел или моторов, но плыли они навстречу и некоторые из них уже проплывали мимо.
Тонкая облачная пленка на минуту ослабила сияние дневного светила, и шофер сразу почувствовал это. Он перестал жмуриться, но глаза не открыл.
И увидел, что за лодками, плывущими ему навстречу, плывут плоты, на которых тоже сидят люди и в руках держат красные флаги и транспаранты, на которых белым по красному написаны цифры.
Только когда плоты почти поравнялись с его машиной, шофер понял, что за цифры выписаны на алой ткани. Цифры эти были гордостью всего народа и всей страны и обозначали они, сколько чугуна выплавлено на душу населения, сколько угля добыто на ту же душу, сколько керосина, солярки, мяса и масла имеет каждая душа.
И снова улыбнулся блаженно шофер, радуясь этим цифрам и все еще немного удивляясь тому, что и лодки, и плоты плывут по пшенице без весел и моторов. Но радость была сильнее удивления, и поэтому радость осталась, а удивление ушло. Чего удивляться? Только потому, что его простецкому разуму что-то кажется непонятным? Нет. Из-за этого удивляться не стоит. Раз плывут они – значит, могут плыть, значит, не вывелись на русской земле кулибины, ползуновы и братья черепановы, а на далеких от Руси землях не вывелись кампанеллы, марксы и их братья по идеям. У всякого земного движения есть порядок, и ничто не может двигаться вопреки ему.
И вот уже остались позади машины, и лодки, и плоты, превратившись в удаляющиеся и исчезающие точки, а впереди лежал бесконечный желтый простор. И был он свободен от предметов, лишь ветер все так же гонял по пшенице волны и так же отражали они солнечные лучи, уже не такие косые потому, что солнце к этому времени поднялось и заняло на небе одно из своих любимых мест, с которого можно было светить прямо вниз.
102 
