4 
— Эти цветы — не Божьи, — сказала она недовольно. — Эти цветы — мэрии.
Он и бровью не повел. И пошел прочь большими легкими шагами, крепко перехватив трость посередине и поигрывая ею с несколько развязной грацией. На мосту Мон-Бланш спешно снимали флаги Конфедерации, взбесившиеся на ветру, и высокую фонтанную струю, увенчанную пеной, выключили раньше времени. Президент не узнал хорошо знакомого кафе на набережной — зеленый полотняный навес убрали заблаговременно, а теперь запирали летние террасы, уставленные цветочными горшками. В зале среди дня горели лампы, и струнный квартет уже наигрывал Моцарта. Президент взял из кипы газет на стойке, приготовленных для клиентов, одну, оставил трость и шляпу на вешалке, надел очки в золотой оправе, собираясь сесть за столик почитать, и только тут понял, что осень уже наступила. Он начал читать с международной страницы, где изредка попадались сообщения о латиноамериканских странах, и так читал, от последних страниц к первым, пока официантка не принесла ему, как обычно, бутылку минеральной воды «Эвиан». Вот уже тридцать лет, как он по настоянию врачей отказался от привычки к кофе. Но сказал себе: «Когда я буду знать точно, что скоро умру, снова начну пить его». Возможно, этот момент настал.
— И еще принесите мне кофе, — заказал он на прекрасном французском. И уточнил, не пренебрегая двусмысленностью: — По-итальянски, каким мертвецов подымают.
Он выпил его без сахара, медленными глотками, а потом поставил чашечку на блюдце кверху дном, чтобы кофейный осадок, столько лет не вопрошаемый, начертал его судьбу. Снова ощутив давний вкус кофе, он на миг отвлекся от тяжелых мыслей. А в следующий миг — словно в продолжение того же колдовства — почувствовал, что кто-то на него смотрит. Он как бы невзначай перевернул страницу, а сам посмотрел поверх очков и увидел бледного небритого человека в спортивной шапочке и куртке из выворотной кожи, который тотчас же отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Лицо было ему знакомо. Они несколько раз встречались в вестибюле клиники, потом он видел его ехавшим на легком мотоцикле по Променад-дю. Лак, в то время как сам он созерцал лебедей, но ни разу он не почувствовал, что тот его узнал. Не исключено, однако, что это просто фантазия, эдакая мания преследования, рожденная изгнанием.
Он не спеша дочитал газету, купаясь в изысканных пассажах Брамса, пока боль не пересилила наркотическое действие музыки. Тогда он глянул на золотые часы с цепочкой, которые носил в кармане жилета, и принял две полагавшиеся в полдень таблетки, запив их последним глотком «Эвиана». Прежде чем снять очки, он попробовал прочитать судьбу на кофейной гуще и вздрогнул: полная неясность.
Наконец, расплатившись по счету и оставив нищенские чаевые, он взял с вешалки трость и шляпу и вышел на улицу, не взглянув на наблюдавшего за ним человека. Он пошел прочь веселым шагом, обходя разбитые ветром цветочные вазоны, и решил, что ему удалось избавиться от наваждения. Но вдруг почувствовал за спиною шаги: он свернул за угол, остановился и полуобернулся. Человек, преследовавший его, резко остановился, чтобы не наткнуться на него, и замер, испуганно уставясь на президента, всего в двух пядях от его глаз.
— Сеньор президент, — пролепетал он.
— Скажите тем, кто вам платит, чтобы не строили иллюзий, — сказал президент, ни теряя при этом ни улыбки, ни обаяния в голосе. — Здоровье мое превосходно.
— Никто лучше меня этого не знает, — сказал человек, придавленный тяжестью обрушенного на него достоинства. — Я работаю в клинике.
И говор, и интонация, и даже робость были у него чистого карибского замеса.
— Неужели врач? — сказал президент.
— Ну, до этого далеко, — сказал человек. — Я — шофер «скорой помощи».
— Сочувствую, — сказал президент, убедившись к своей ошибке. — Тяжелая работа.
— Не такая тяжелая, как ваша, сеньор.
Президент посмотрел ему прямо в глаза, оперся о трость обеими руками и спросил с искренним интересом:
— Откуда вы?
— С Карибов.
— Это я уже понял, — сказал президент. — Из какой страны?
— Из той же, что и вы, сеньор, — сказал человек и протянул ему руку. — Меня зовут Омеро Рей.
Изумленный президент перебил, не выпуская его руки из своей:
— Черт возьми! Какое славное имя!
Омеро перевел дух.
— И это еще не все, — сказал он. — Омеро Рей-де-ла-Каса[1].
4 
