99 
Ты прикоснулся ко мне…
И снова по-иному.
И снова так, как мне нравится.
Не кажется ли тебе, что определенные ощущения возможны только через провода, соединяющие два компьютера? Два мира, две жизни, два воображения, но одно удивление, когда мы на расстоянии что-то одинаково чувствуем.
Где-то я читала, что у эскимосов больше восьмидесяти слов для обозначения снега.
Наверное, если нечто для кого-то является важным и извечным, то это начинают называть тысячью разных способов.
Я начинаю понимать эскимосов.
Но какое счастье, что в Гренландии не пишут о снеге по-французски!
Они постепенно начинали сплетать свои биографии и миры. Узнавать и соотносить с конкретными лицами имена людей, что-то значивших для их судеб. Она начинала о Блажее писать «Блажей» вместо «твой старший брат из Гданьска», он о Мартине – «Мартина» вместо «твоя лучшая подруга с курса». Он начинал постепенно «восхищаться конюхом паном Михалом», она – «влюбляться в Секеркову».
Но вот она написала:
Но мне пора.
Когда я вернусь домой, то первое, что сделаю, поцелую свой телефон. Потом сниму платье и на метке с инструкцией о способах стирки напишу цифру 1. Такую большую, какая только поместится. Так мне будет легче в следующий раз отыскать его в шкафу. На тот случай, если я забуду, что сегодня была в нем. А потом расстегну лифчик, чтобы проверить, нет ли в нем дыр.
Знаю, засну я сегодня очень поздно. Но это не страшно. Начну в девятый раз переводить «Маленького принца». Уверена, что на этот раз Сент-Экзюпери будет в восторге.
Je suis heureuse que tu sois la.
Спокойной ночи.
Твоя Эмилия.
P.S. Ты не рассказал мне о своей маме. Это моя вина. Я соблазняла тебя, не давая ни минуты передышки, пррравда? Но ты расскажешь?
P. P. S. А в хате у пани Секерковой есть доступ к Интернету?
С этого вечера она всегда так прощалась с ним: «Твоя Эмилия». Марцин был не в состоянии определить, что означает «твоя». Ее он не спрашивал. Но это было то, что нужно. И так, как есть. У него не было необходимости в определениях. Хватит того, что однажды он захотел что-то определить, а потом умирал от страха. Ему хотелось лишь, чтобы она была и чтобы это продолжалось. Чтобы он начинал ждать вечера уже во время бритья утром, и чтобы хотел рассказать ей о своем ожидании, и чтобы она этому радовалась – каждый день иначе.
И так продолжалось…
На метках очередных платьев она писала цифру 1, безоговорочно полюбила Секеркову, напоминала ему, чтобы он вынул белье из стиральной машины, которую включил вчера вечером, знала, как зовут официантку, которая приносит ему вино в полиэтиленовой сумке, знала наизусть расположение залов в музее и комнат в его доме, вместе с ним волновалась за Блажея и Сильвию, ревновала к хранительнице, была…
Да просто она была в его жизни. Как никакая другая женщина до сих пор. И это было самое главное. Она понимала его. Чувство, следующее из убеждения, что наконец-то он встретил того, кто до конца и до самых мелочей понимает его, было для него важнее всего остального. В один из вечеров он написал ей:
Меня всегда поражало, почему люди не понимают друг друга. До сих пор мне казалось, что единственный человек, который понимает меня, и то не до конца, это продавщица в магазине.
С тех пор как существуешь ты, я уже так не думаю.
Вовсе не было необходимости называть то, что происходило между ними. Он не испытывал и потребности определять каким-либо термином ее роль в своей жизни. Она ни в коем случае не была ни «его виртуальной любовницей», ни «его женщиной из Сети». Эти определения коробили его. Они принижали то, что происходило между ними. Кроме того, до сих пор, думая о ней, он старательно и стойко избегал использовать применительно к ней слово «моя». В любом контексте. Однако ей первой он хотел рассказать, что вечером почувствовал себя страшно одиноко и было ему грустно и плохо, а в воскресенье он пошел на рассвете на Банах, взглянул на горы и был счастлив. Или что в четвертый раз смотрел по телевизору «Заклинателя коней» и плакал, четвертый раз во время тех же самых сцен. Ей первой. И единственной.
Шли месяцы. Начинался декабрь. Они разговаривали на чате. Писали мейлы. За это время он позвонил ей только два раза. И первый раз был вовсе не такой, как он планировал, – «вечером после дня, полного ожидания и мыслей о ней». Он позвонил ей двадцать первого ноября, в четверг. Около четырех утра.
99 
