Особенно,... 
78 
– За что, – наступала Маруха, – ее приговорили?
Он начал объяснять, что речь идет о мести за двойное предательство. «С вами все по-другому. Тут дело в политике», – повторил он уже сказанное когда-то. Его слова доходили до Марухи, как сквозь стенку: играло свою роль оцепенение, которое вызывают мысли о смерти у тех, кто к ней близок.
– Расскажите, как это случилось. Марина знала?
– Клянусь, даже не догадывалась, – заверил Доктор.
– Не догадывалась? Этого не может быть! – настаивала Маруха.
– Ей объяснили, что перевозят в другой дом, – убеждал Доктор. – Приказали выйти из машины и идти вперед, потом выстрелили сзади в голову. Она не успела ничего понять.
Образ Марины в маске задом наперед, на ощупь шагающей в сторону воображаемого дома, еще долго преследовал Маруху бессонными ночами. Больше, чем сама смерть, ее пугал последний миг – сознание смерти. Утешало одно: коробочка с таблетками снотворного, которые она копила, как драгоценный жемчуг, чтобы проглотить целую пригоршню, прежде чем безропотно отправиться на бойню.
Наконец в полуденных новостях Маруха увидела окруженную людьми Беатрис в квартире, заставленной цветами, которую сразу узнала, несмотря на перестановки: это была ее собственная квартира. Правда, радость сразу сменилась досадой от этих перестановок. В библиотеке все устроили хорошо, так, как она и хотела, но стены и ковры были ужасного цвета, а танскую статуэтку лошади поставили в самом неудачном месте. Забыв о своем положении, Маруха начала громко ругать мужа и детей, будто они могли услышать ее с экрана: «Растяпы! Все перепутали, сделали не так, как я говорила!» Жажда свободы на мгновение свелась к острому желанию высказать им всем в лицо свое недовольство.
В круговороте переживаний потянулись безжалостные дни и бесконечные ночи. Марухе было страшно ложиться в кровать Марины, чувствовать запах ее одеяла и, засыпая, слышать в потемках ее дыхание, похожее на шуршание пчелы. Однажды ночью галлюцинации обрели пугающую реальность. Марина словно во плоти взяла Маруху за руку своей холодной, вялой рукой и шепнула ей на ухо: «Маруха».
Это не было простым сновидением: нечто подобное Маруха уже пережила однажды в Джакарте. На распродаже антиквариата она купила скульптуру красивого юноши в натуральную величину, который одной ногой попирал голову поверженного ребенка. Над его головой сиял латунный нимб, как у католических святых, хотя стиль и материал наводили на мысль о безвкусной самоделке. Скульптура долго простояла в доме на самом видном месте, и только потом Маруха узнала, что это был Бог Смерти.
Однажды ночью Марухе приснилось, как она пытается оторвать этот вычурный нимб, но у нее ничего не получается. Нимб был приварен к бронзе. Она проснулась в плохом настроении, вспомнила сон, поспешила в гостиную и увидела, что нимб валяется на полу, как будто сбылось то, что ей приснилось. Человек рациональный и неверующий, Маруха решила, что сама в каком-то сомнабулическом забвении сорвала венец с Бога Смерти.
В первые недели плена Маруха черпала силы в негодовании, которое у нее вызывала покорность Марины. Затем его сменило сочувствие горькой судьбе подруги и желание вернуть ей интерес к жизни. Позже пришлось демонстрировать перед павшей духом Беатрис притворный оптимизм и умение держать себя в руках под натиском жестоких событий. Кто-то же должен быть стать у руля, чтобы не позволить всем утонуть в этой мрачной зловонной каморке три на два с половиной метра, где приходилось спать на полу, питаться объедками с хозяйского стола и в любую минуту ожидать смерти. Но теперь в комнате не было никого, перед кем нужно притворяться: Маруха осталась в полном одиночестве.
Веря, что Беатрис объяснила родственникам, как передавать информацию по радио и телевидению, Маруха сохраняла бдительность. Вильямисар действительно несколько раз выступал с ободряющими речами, а дети успокаивали мать мечтами о будущем и ласковым словом. Вдруг без всяких на то причин эти контакты прекратились недели на две – Маруху словно забыли. Она вновь пала духом. Перестала гулять. Целыми днями лежала на кровати лицом к стене, ни на что не реагируя, пила и ела, только чтобы не умереть. Снова начались судороги и боль в ногах, как в декабре, когда пришлось вызывать врача. На этот раз она даже не жаловалась.
Занятые своими конфликтами и внутренними распрями, охранники перестали обращать на нее внимание. Обед стыл в тарелках, а майордомо и его жена делали вид, что ничего не происходит. Тянулись долгие однообразные дни. Порой они напоминали Марухе худшие из первых дней плена. Она совсем потеряла интерес к жизни. Плакала. Проснувшись однажды утром, Маруха с ужасом обнаружила, что правая рука дергается сама по себе – независимо от ее воли.
78 
