79 
Это дело монастырское начальство само не могло разрешить, и потому решено было И. Буяновского отправить в Москву, даже не дожидаясь навигации. Сковав узника по рукам и ногам, 1 января 1725 года его снарядили в дальний путь, но в Преображенском приказе он не мог доказать о взятке П. М. Апраксину, поэтому был жестоко наказан и снова отправлен в соловецкий каземат. Ссыльный иеромонах попытался было и во второй раз объявить „слово и дело“, но его заявление даже не приняли к сведению, и он просидел в тюрьме Соловецкого монастыря 26 лет.
Этот пример показывает, что заключение делалось до того невыносимым, что узники порой готовы были принять и плети, и другого рода наказания, лишь бы хоть на время вырваться из душного каземата и повидать живых людей. А услышав страшное „слово и дело“, монастырское начальство тотчас начинало допросы, но узник объявлял, что сказать о деле может только перед царем. Делать нечего! Колодника заковывали в кандалы, давали ему провожатых и отправляли в Москву. Путь тогда до столицы был долог, и много удавалось повидать узнику и надышаться свежим воздухом, пока он доберется до места. А в Тайном приказе окажется, что все показания — какие-нибудь пустяки, бьют его плетьми и снова отправляют в тюрьму. С дорогами да допросами пройдет целый год — год почти вольной жизни, и узник был этим очень доволен.
В 1744 году в Соловецкий монастырь был заключен раскольник Афанасий Белокопытов с предписанием „содержать его под крепким караулом до смерти никуда неисходна“, но через год ему удалось убежать. К окну его тюрьмы приходили разные люди, приносившие подаяние, — кто ниток, кто холста, кто еды. Некоторых из них он просил принести досок, чтобы построить в своем каземате чулан. Досок ему наносили, и чулан А. Белокопытов построил. Найдя в стене кусок железа и несколько гвоздей, он стал понемногу ломать стену за чуланом и после долгих усилий все-таки проломал ее. В темную ночь на 15 августа через дыру он взошел на крепостную стену и через бойницу на заранее приготовленной веревке спустился на землю.
Выйдя за монастырскую стену, он ушел в лес, где нашел пустую избу и спрятался в ней. В следующую ночь наносил к морю доски, связал их и на таком плоту отправился в плавание. Но свобода А. Белокопытова длилась недолго: ветер оказался неблагоприятный, через четыре дня его прибило к берегу, где он и был пойман. Однако неудача не отбила у него охоты к побегу, и он решил еще раз попытать счастья. Однажды, когда его переводили из одного каземата в другой, он по дороге незаметно взял нож, которым и прорезал отверстие в двери своей новой тюрьмы. В ночь на 17 сентября 1746 года, когда караульные уснули, он через это отверстие вышел на волю и снова скрылся в лесу, но заблудился и через несколько дней снова был пойман.
Указы и инструкции, сопровождавшие узников на заточение в Соловецкий монастырь, предписывали содержать их „впредь до раскаяния“, „впредь до исправления“; иногда говорилось, что такой-то присылается „для смирения“. И только личное усмотрение монастырского начальства определяло, что „исправление“ или „раскаяние“ наступали. Вообще же к освобождению узников настоятели относились скептически. Например, в середине 1850-х годов архимандрит Соловецкого монастыря доносил в Синод о 19 узниках, троим из которых он находил возможность сделать некоторое облегчение участи: перевести в другой монастырь, допустить к причастию и т. д. Случалось, правда, что и „вечных“ узников освобождали, но крайне редко. Иногда какое-нибудь важное лицо посещало монастырь и, расспрашивая о заключенных, узнавало, что тот или иной сидит уже 50 и более лет. Как правило, такое известие производило сильное впечатление на высокопоставленного посетителя, и он начинал хлопотать об освобождении узника.
Антона Дмитриева не хотели выпускать после 37 лет заключения, и он просидел еще 11 лет. Этот срок поразил одного из важных посетителей, и по его ходатайству узнику предложили свободу. Но на что она нужна была ему теперь — после целой жизни одиночного заключения? На воле его давно уже забыли, да и сам он потерял с родными всякую связь. Идти ему было некуда, и он остался „доживать свой век в тюрьме, но уже не в роде арестанта“. Умер, не раскаявшись…
Семен Кононов тоже отсидел в одиночном заключении монастыря 63 года, все это время оставаясь „непоколебимым в своих заблуждениях“.
С 1812 года содержался в монастырской тюрьме (то есть сидел уже 43 года) за старообрядчество и хулу на святую церковь и святые дары Семен Шубин. Срок заключения ему назначен не был, и он так и состарился в заточении. От старости он никогда не выходил из своей кельи, большей частью лежал в постели, в баню его возили на лошади. Грамоту знает мало и книг не читает, кроме своей Библии, в церковь никогда не ходит по ненависти к ней… Понятия имеет от невежества своего глупого, рассудком здоров. Увещевания ему делаются при всяком случае, но он, состарившись в ереси, не принимает их и безнадежен в раскаянии. Нрава ропотливого и сварливого, поэтому по укоренению в ереси и за старостью должен оставаться в теперешнем его положении.
79 
