16 
— До сви…
— Пока, Конни. Соберешься ко мне в следующий раз — звони, у Рокси есть телефон.
Ошеломленная Конни едва вспомнила, что надо надеть джинсы, а неугомонная Рокси уже тащила ее по светлым коридорам, то и дело здороваясь с удивительными созданиями. Лица некоторых были закрыты марлевыми повязками, свободными оставались только глаза и рот. Лица других покрывал толстый слой самой настоящей грязи. Некоторые приветствовали Рокси прямо из кабинетов, ибо лежали на кушетках, обмотанные полиэтиленовой пленкой и опять же обмазанные какой-то дрянью. С точки зрения Констанции, отличить их друг от друга было совершенно невозможно, но Рокси, кажется, ни разу не ошиблась.
Они влетели в большой светлый кабинет, где ворковали, журчали, хихикали и трещали около десятка молодых и пожилых женщин в белых купальных халатах. Ноги и руки их покоились на специальных подставках и столиках, а молоденькие симпатичные девушки непринужденно подрезали и красили чужие ногти, терли чужие пятки пемзой — и при этом так же жизнерадостно журчали, ворковали и хихикали.
Конни была переодета в халат, усажена в свободное кресло, и смуглая маленькая китаянка, которую Рокси расцеловала в обе щеки и назвала Лу Синь, принялась колдовать над руками и ногами Констанции. Впрочем, эта процедура, надо отдать ей должное, оказалась весьма приятной, так что Конни даже чуточку расслабилась.
У «куафера», то бишь у парикмахера, девушку ждал сюрприз. Во-первых, зеркала висели только при входе, перед креслами их не было. Это чтобы клиентка не мешала мастеру творить спокойно, объяснила Рокси. Во-вторых, мастером оказался маленький, тонкий, гибкий как змея юноша, которому при ближайшем рассмотрении оказалось не меньше пятидесяти. Волосы у пожилого мальчика были острижены коротким ежиком, но на лоб спускался кокетливый завиток. Губы и глаза были искусно подкрашены.
Констанция почувствовала, что неудержимо краснеет, но Рокси уже троекратно лобызалась с удивительным куафером.
— Рокси, подружка, ты расцветаешь, словно роза мая.
— Жозеф, милый, на дворе еще апрель, но все равно спасибо.
— Филировочку? Завивочку?
— Филировочку, пожалуй, можно бы, но это после, я собиралась к Сью в четверг, тогда и зайду. Сегодня я привела подругу. Она едет на Багамы, ты должен поколдовать, но только без кардинальных мер. Я обещала.
— Леди, вам уже говорили, что вы прелестны?
— Н-нет…
— Мужики — грубые животные. А женщины — завистливые змеи. Слушайте Жозефа, ибо Жозеф понимает толк в красоте. Итак: вы — прелестны. Хотя и несколько запущенны.
— Но я…
— Садитесь. Думайте о хорошем. Можете дремать, можете медитировать, можете петь песни и декламировать стихи — лишь бы вам было хорошо. Не думайте только об одном, о вашей прелестной головке. О ней подумает Жозеф. Рокси, ты посидишь?
— Если я не мешаю.
— Роза моя, ты не можешь мешать. Ты — та муза, без которой невозможен полет фантазии. Кстати, в четверг я не работаю.
— Отгульчик?
— Сейшн. Я познакомился с одним херувимом… Глаз не отвести. Он приходит к этой нахалке Мардж на маникюр, я прохожу по коридору и чувствую — умираю! Таких просто не бывает. Подстерег его в коридоре, убедил подстричься, слово за слово, туда-сюда, одним словом, в четверг мы едем за город большой компанией, и мой Марчел со мною.
— Марчел? Что-то римское.
— Румын. Или венгр. Я вечно путаю этих славян. А может, они и не славяне вовсе…
Констанция закрыла глаза. Ее академический мозг, привыкший к четким и логичным умопостроениям и схемам, давал сбои. Вот сейчас, лениво думала она, я сижу в кресле и меня стрижет сумасшедший гей. Сумасшедшая Рокси с ним треплется, обсуждает нижнее белье, кстати, дамское. Но ведь я сама пришла сюда, добровольно. Вывод прост: я тоже сумасшедшая. Таким самое место в пансионате… пансионате… на берегу океана маленький пансионат, в нем живут молодожены, то есть люди, которых я изучаю. Люди, которые любят. И которых любят. А я изучаю. И никого не люблю. И меня никто не любит. Но… как можно изучать то, о чем ничего не знаешь…
Голоса Рокси и Жозефа становились все глуше, дальше, неразборчивее. Голове было легко, и по позвоночнику бегала приятная щекотка. Хорошие руки у этого Жозефа, подумала Конни, прежде чем провалиться в приятную и невесомую дымку дремоты…
— Конни, детка, не хочешь пойти поиграть на улице?..
16 
