Особенно,... 
49 
— Навестить его? Зачем? — Памела удивленно раскрыла глаза.
— Сказать по правде, мне совестно перед ним. Да, я вел себя как последний дурак, но, если хочешь, я признаюсь тебе почему: я завидовал ему, чертовски завидовал его внешности, его таланту, его успеху у женщин. Мне не нравилось быть позади него. Но теперь меня беспокоит не только это. Из-за своей слепой зависти я мог навредить тебе.
— Мне? О чем ты, Джеффри?
— Когда ты была беременна…
— Я знаю, ты сказал ему, что я не хочу больше видеть его, — сказала она, заметив, что ее брату крайне неловко. — Мы с Даниэлом на днях говорили об этом. Я тогда и не подозревала, что ты знаешь о нас.
— Один наш друг видел вас вместе и сообщил мне и Джоу. Но это все, что Даниэл сказал тебе? Он не упомянул об остальном? Конечно нет, — сам ответил на свой вопрос Джеффри.
— О чем остальном? — У Памелы началось бешеное головокружение. Голоса гостей слышались, как из туннеля…
— Мне пришлось буквально вытащить из него все это, — продолжала Памела, глядя Даниэлу в глаза. — Но он во всем сознался.
— Во всем? — грубо переспросил он и потрогал пальцами шрам на брови.
— Даниэл, почему ты не сказал мне, что приходил второй раз? — Это был вопрос, упрек и сочувствие одновременно. — И почему ты не сказал, что был в парке в ту ночь, когда была гроза? Когда я… потеряла ребенка?
Ответ был ясно написан на его лице. Он отвел глаза в сторону, мучительно поморщился и прикрыл веки.
Ему больно, подумала Памела. Ему больно за ребенка. В ту ночь, в его машине, когда она рассказала ему, что потеряла ребенка, он тоже был потрясен и разбит этой новостью, потому что четыре долгих года верил, что она сделала аборт. Но тогда она была слишком ослеплена своим собственным горем и не заметила, что творилось с ним. Теперь ее глаза открылись.
— Мне было стыдно, — наконец сказал он, опустив глаза.
— Стыдно? — Этого она ожидала меньше всего. — Но почему? Почему стыдно?
Он ничего не отвечал на все ее оскорбления. Он молчал, когда она швыряла в него обвинения. Он даже позволил ей побить себя, когда достаточно было сказать одну фразу, чтобы раз и навсегда погасить ее гнев. Но он не сказал, а позволил ей выплеснуть на него целый поток ярости.
— Я предал тебя, — мрачно проговорил он. — Я не был рядом, когда ты нуждалась во мне. Меня не было дома, когда ты звонила, и я прослушал твое послание только поздно ночью.
Он бегло взглянул на нее, на миг задержал взгляд, но тут же снова опустил и стал сосредоточенно изучать свои ботинки.
— Я был в баре и пытался примириться с тем фактом, что ты не хотела меня даже в качестве отца твоего ребенка. Ты захлопнула дверь у меня перед лицом, конечно используя в качестве посредника своего брата.
— Ты был пьян?
Слабая улыбка коснулась его губ.
— До чертиков. Но очень быстро протрезвел, когда вернулся домой и прослушал твое послание. Сесть за руль я, конечно, не мог, и поэтому я побежал. — Он грубо рассмеялся, и его смех был подобен ударам хлыста. — Я наверняка выглядел так, будто за мною гнался целый рой чертей, но, когда я прибежал в парк, тебя там уже не было.
— Ты был в парке?
Джеффри об этом не знал. Вчера вечером он только сказал ей, что Даниэл появился на пороге их дома, запыхавшийся, промокший до нитки, со спутанными волосами, и заявил, что хочет ее видеть.
— Когда я пришел к твоему дому, Джеффри открыл мне дверь. Он сказал, что тебя нет и что для меня тебя здесь никогда не будет. Он сказал, что ты в больнице, что… что ты…
И Памела снова вспомнила то, что говорил ей вчера брат.
— Я ненавидел его за то, что он сделал с тобой. Я хотел, чтобы ему было так же больно, как тебе. Я хотел убить его. Но больше всего я хотел, чтобы он никогда больше не приближался к тебе. Поэтому я сказал ему, что знаю о ребенке, что ты в больнице и что тебе делают аборт. Я сказал еще, что ты наконец одумалась и решила избавиться от маленького ублюдка, пока он не вырос и не стал проблемой для нас всех. А потом я ударил его.
Медленно приблизившись, Памела бережно отвела в сторону его руку, которой он все еще беспокойно потирал шрам, и прикоснулась пальцами к шраму.
— И это след от того удара, — сказала она утвердительно, с чувством мучительного сожаления.
По словам Джеффри, Даниэл не ответил на его удар. Он молча снес его, и Джеффри до сих пор с трудом верил в это.
Но Джеффри никогда этого не понять. Это только теперь стало понятно самой Памеле. Когда Даниэл сказал: «Мне было стыдно… Я предал тебя», она поняла, как страшно и жестоко он проклинал себя, потому что думал, что это он заставил ее избавиться от ребенка. Поэтому, когда Джеффри ударил его, он воспринял это как справедливое возмездие, как плату за свои грехи.
49 
