186 
Только теперь Сорокин подумал о водке. Сейчас он придёт домой, разденется и будет ложиться спать.
«А засну… без водки?» – подумал он.
Он уже видел свой дом. Простая трёхэтажная коробка. И его квартирка в третьем этаже.
«Интересно, а там столько же пыли? – подумал Михаил Капитонович, и его сердце сжалось. Он мотнул головой и решил, что, пока не найдёт водки, – в дом ни ногой, и повернул назад. – Однако напрасно я так легкомысленно пробежал мимо вокзала!»
До вокзала он дошёл быстро. На площади под стены жались извозчики. «А может, к Давиду?» – подумал Сорокин, но сразу же отверг эту мысль, потому что три месяца назад Давид прислал ему приглашение на венчание! Сорокин не смог приехать, как раз в это время догорали последние, очаговые бои с кантонцами, вспыхивавшие то там, то здесь, и никого не отпускали в отпуск и не увольняли, а если увольняли, то с плохой репутацией и без денег. А нынче ещё и Рождественский пост.
«Рождественский пост! Кто же сейчас продаст водку? Да ещё ночью!» Эта мысль было остановила Сорокина, но ему уже призывно махали и кричали два извозчика.
«А кто первый!» – подумал Сорокин, давая преимущество самому расторопному.
Один извозчик стал разворачивать коляску, а другой соскочил и подбежал к Сорокину сам.
– Чего изволите, барин? – спросил он и похлопал себя по груди, сбивая налипший снег.
– А водки мне, любезный! – сказал Сорокин голосом, будто это была не ночь, декабрь и метель, а день, жаркий июль и свежесть после ливня и речь шла не о водке, а о прохладном пиве на речном берегу.
– А щас водку можно раздобыть только у жидов, вашбро.
Ежли только у синагоги на Биржевой!
– Так вези!
– Мигом, вашбро! Прошу в коляску или подъехать?
– Подъедь, любезный! – Сорокин понимал, что куражится, но сейчас ему это нравилось, и он остался стоять, обдуваемый ветрами и заносимый снегом в центре площади.
Другой извозчик, который разворачивал коляску, заехал как-то неловко и стегал лошадь, которая упорно не хотела давать задний ход.
– Зовут как? – усевшись и накинув на ноги полость, спросил он своего извозчика, ловкого.
– Кузьмой, вашбро!
– И что у вас здесь? Как у вас тут?
– Обноковенно, вашбро, а вы никак с войны?
– А ты откуда знаешь?
– А гляньте на себя!
– А что, так уж видно?
– А к гадалке ходить не надобно! Шинель тонкая, фуражка – летняя, а карман пузы́рится! Тятя мой на прииска́х золото мыл, на Зее, так три дни, как вертался, на трёх извозчиках до кабака ехал, на одном сам, на другом картуз, а на третий ширинку клал… Так на седьмую осень так и порешили его – самого выкинули в канаву, картуз повесили на ворота́х, а ширинка и по сю пору где-тось гуляит!
Сорокин понял, что извозчик ему попался «вострый на язык», и прикусил свой. В конце концов, он сел к нему не для ёрничества, а чтобы купить водки, согреться и выспаться.
На Биржевой улице извозчик Кузьма остановился у третьего дома от синагоги, маленького домика с садом, непонятно как сохранившегося среди недавно построенных больших доходных домов. Он подошёл к калитке, отворил её и ушёл. Через несколько минут вернулся и спросил:
– Вам сколь?
– Четверть, – сообразил Сорокин, он знал, что запас никогда не помешает.
Кузьма приблизился к Сорокину и тихо сказал:
– Сучок, вашбро, ей-ей, сучок, такая сивуха без чесноку или луку в глотку не полезет, да сала бы вам или колбасы с горчицей!
У Сорокина дома, само собой, было пусто, и он согласно кивнул.
Дома Михаилу Капитоновичу стало скверно – пыли почти не было, только тонким, малозаметным слоем она лежала на поверхности стола и на комоде. Так же как при Элеоноре, висели белые занавески на окне, лежала белая салфетка на столе и в углу валялась фляжка, которую он по пьяному делу, когда, проводив Элеонору, возвратился в Харбин, со зла швырнул в угол, допив, а она не разбилась. Михаил Капитонович поднял, открыл пробку и понюхал: из фляжки пахло виски – тем. В нём поднялась такая злоба, что он захотел выкинуть фляжку на улицу, но вдруг передумал и с сардонической улыбкой стал наливать плохо очищенную, с сильным сивушным запахом жидовскую водку. «Произведена холодным способом могилёвскими евреями!» – вспомнил он фронтовую истину германской кампании.
Вся четверть во фляжку не вошла, он взял со стола белую салфетку, смочил её сивухой и стал протирать комод и стол: «А надо бы ещё и подоконник, и полы бы помыть не мешало…» Наконец, как ему показалось, он стёр дух Элеоноры, налил стакан, крупно нарезал чесночной колбасы, отломил кусок хлеба и выпил. Его чуть не стошнило, но он внюхался в хлеб, чёрный, настоящий, свежий и пахучий, и вдогонку налил ещё. «Неужели забыл про табак!» – с ужасом подумал он и вспомнил, что в комоде Элеонора раскладывала по сигарете в каждом ящике от моли. Он стал искать – сигареты были, он закурил. И стал вспоминать: обоз, Огурцов, фляжка, тиф… возвращение Элеоноры и встреча в тёплой компании в ресторане «Модерна», их первый танец…
186 
