82 
То, что калифорнийцы тратили так много времени на разговоры о Мексике, служило признаком определенного родства с ней, пусть даже предмет у этих разговоров всегда был один: «не следует ли нам выслать их всем скопом домой, а потом запереть ворота?» Во время практически каждых происходивших в штате выборов дождем сыпались относившиеся к иммиграции предложения. Люди рассуждали о «Мексифорнии», о том, что произойдет, когда непреклонное шествие статистических данных доберется до точки, в которой мексиканцы станут не меньшинством и даже не большинством, а правящим классом.
Мы только о них и думаем, думала Глория.
Мы? О них?
Мы.
Мы — это была она. А они были ими.
Когда ей приходилось заполнять анкеты, в которых присутствовала графа «национальность», Глория оставляла ее пустой. А всякий раз, как кто-нибудь заговаривал с ней на улицах Лос-Анджелеса по-испански, ощущала умеренное негодование. «Я говорю по-английски; я училась на врача; я прочла Чосера и получила за это высшую отметку».
— В аэропорту таможенники не так суровы, как здесь, — сказал Карлос.
— Те, кто может позволить себе летать, их не очень волнуют, — ответила она.
— А. — Он снова взглянул на проволочную пограничную ограду. — «Те». А вы тогда кто же?
— Я родилась в Аризоне, — сообщила она. — Паспорт при вас?
Он порылся в карманах:
— Черт. Я его в рюкзаке оставил.
Зато мексиканские пограничники никаких вопросов не задавали. Карлос обернулся, чтобы еще раз посмотреть на пропускной пункт.
— Что-то вроде стеклянной стены, зеркальной с одной стороны, — сказал он.
Она покатила к шоссе, проскользнув мимо старого джипа, врезавшегося в прицеп для перевозки лошадей.
— Родилась в Аризоне, — сказал он. — Ах да, чуть не забыл. Feliz cumpleanos a ti [53] …
Пел он голосом неожиданно высоким и нельзя сказать, что неприятным.
— Feliz cumpleanos a ti…
— Перестаньте, Карлос.
— Хорошо, — сказал он. И, набрав побольше воздуха в грудь, запел на тот же мотив: — Cudntos años tienestu, cudntos años tienes tú[54] …
— Если я скажу, вы остановитесь?
— Si.
— Мне тридцать шесть.
— Вот уж никогда бы не догадался.
— Вы думали — сорок шесть? — спросила Глория.
— Двадцать шесть. Замужем были?
— Была, один раз.
— Дети?
— Нет, — сказала она, а затем, желая переменить тему разговора: — А вот вы женаты никогда не были.
— У меня была подруга. Я вам уже говорил. До того, как умерла бабушка.
— И что произошло?
Он не ответил, и Глория повторила вопрос.
— Я вас слышал, — сказал он. И, помолчав: — Я избегаю разговоров на эту тему.
Молчание.
— Это ведь я, предположительно, должен задавать вопросы, — сказал он.
— У нас что — состязание?
— Да, и под конец поездки мы посмотрим, кто кого знает лучше.
— Ладно, спрашивайте.
— Вы родились в Аризоне, — начал он.
— Да.
Он пошевелил в воздухе пальцами: дальше.
Глория вздохнула:
— Говорю вам, вы об этом еще пожалеете…
— Сколько нам осталось ехать? — поинтересовался он.
— Часов шесть, может, больше.
Карлос скрестил руки, вытянул ноги.
— Приступайте.
Поначалу Глория опускала подробности и о смерти брата упомянула лишь мельком. Однако чем дальше она заходила, тем свободнее лился ее рассказ. Она вспоминала картины и события, давно уж отправленные ею на карантин. Карлос стал для нее подобием психоаналитика — достаточно близкого ей, чтобы предположить: он все поймет, и достаточно неизвестного, чтобы исповедоваться перед ним, не опасаясь никаких прискорбных последствий. Она уже жалела, что приврала кое о чем из ранних ее лет.
— Мой брат… — сказала она.
— Наполовину.
— Да. Вообще-то, он умер не от воспаления легких. Его убили.
— Это я понял, — сказал Карлос.
— Как?
— Заметил, что вы постарались сказать об этом как можно меньше, — ответил он.
Ответ ей понравился.
— Потому ваша мать и захотела, чтобы вы стали врачом, — сказал Карлос. — Отчего же не стали?
— Мне пришлось бросить учебу. У матери случился Удар.
— Ох, Глория, — сказал Карлос. — Как мне горько слышать об этом.
Произнеси такие слова кто-то другой, она сочла бы их пустой отговоркой, но Карлос, похоже, говорил от души.
— Когда?
82 
