74 
Чувство вины заставило его сменить имя.
Однако и после этого оно никуда не делось, и Карл затеял жертвовать деньги на благие дела, надеясь тем самым искупить ее.
Но вина так и осталась с ним, и Карл обрек себя на одиночество — взамен отсидки в настоящей тюрьме, которой сумел избежать.
И все впустую.
Но вдруг, по прошествии сорока лет, он получает письмо, которое одновременно и обвиняет его, и приносит радостную весть. Когда Карл видел сына в последний раз, мальчик не умел говорить; но вот они, его слова. Мальчик не умел писать; но вот она, его подпись.
Глория представила себе реакцию Карла, читавшего это письмо. Церковь. Он тут же пожертвовал деньги Церкви.
То послание лос-анджелесской митрополии. Благодарность за необычайно большое пожертвование, сделанное 4 июля, — как раз перед предполагаемым появлением сына в Лос-Анджелесе.
А сын-то и не появился.
И Карл подумал: мой шанс отозван. Мой позор снова вернулся ко мне, чтобы и дальше язвить меня. Сколько бы приношений ни делал он своему мертвому, а теперь оказавшемуся живым сыну — и тем, что взял его имя, и иными способами, — остается еще погибшая женщина.
И он решил покончить с собой.
Умереть должны были и Джозеф Геруша, и Карл Перрейра. Последний потратил всю жизнь на то, чтобы обелить первого. А это и само по себе грех: тешить себя иллюзией, что благотворительность и символические жесты способны отменить уничтожение двух жизней.
Для семнадцатилетнего Джозефа Геруша самоубийство большого труда не составляло. Он в течение сорока лет вел растительное существование, которое поддерживалось номером Системы социального обеспечения и идентификационным номером налогоплательщика. На случай, если он когда-нибудь возвратится к жизни, были отложены деньги. Когда же Карл понял, что возвратиться Джозефу не суждено, он отключил искусственно поддерживавшую его жизнь аппаратуру и деньги эти попросту бросил.
Но все-таки… одиннадцать миллионов долларов… Почему он не потратил их на ту же благотворительность?
Потому что на этих деньгах была кровь, думала Глория, потому что он заработал их благодаря тому, что последние сорок лет провел на свободе, а не в тюрьме.
Банковские счета, акции, облигации — Карл отказался от них. Расправившись таким образом с финансовыми свидетельствами существования Джозефа Геруша. Что же касается существования физического, тут ему подвернулся Бэйк.
Как Карл получил копию свидетельства о рождении, не заходя в банк? Да просто он давно уже держал ее дома. Ожидая именно такого момента, страшась его, но зная, что он наступит.
Теперь можно было заняться самим собой. Карл поехал в Агуас-Вивас, на то место, где произошла автомобильная катастрофа, и вбил в свой гроб последний гвоздь. Уничтожил машину. Может быть, сжег ее, как и уверял Фахардо.
«Из города можно увидеть пламя, сеньора».
Впрочем, и это было враньем. Автокатастрофа — не было никакой автокатастрофы, перестань называть ее так — произошла днем. А днем пламя за несколько миль не увидишь. И тот пустой кусок земли, каким, спрашивается, образом они так быстро убрали с него обломки? Фахардо показал ей обожженные пучки травы, немного битого стекла, и она — смятенная и измотанная — поверила ему.
Фахардо.
Что Карл сказал ему, когда они обговаривали все это?
«Я хочу, чтобы мое имя умерло».
«Это будет стоить денег, сеньор».
Однако, подкупив Teniente, Карл остался без средств к существованию. Он возвратился назад и снял со своего сберегательного счета последние деньги. В Соединенных Штатах на восемь тысяч долларов особо не разгуляешься. И уж тем более если тебе приходится начинать жизнь сначала: обзаводиться новым именем, новой профессией, новым домом в чужом тебе месте.
В таком, где тебя никто не сможет найти.
В месте, где восемь тысяч долларов позволяют пойти очень далеко. Да, он в Мексике, подумала Глория.
Этот вывод обладал таким совершенством смысла, — а для того, чтобы прийти к нему, потребовались такие мучительные усилия, — что у нее затряслись руки, как будто она сама себе могилу вырыла.
Теперь все обрело смысл.
Первым ее порывом было: возненавидь его.
Его.
А он — это кто?
Джозеф Карлос Геррейра.
Она отчетливо видела его грехи, искореженный им металл, созданную им путаницу, но не видела человека.
Он мог бы все рассказать ей, она все равно заключила бы его в объятия. А права судить его у нее нет. Сама-то она поступила иначе, что ли?
74 
