164 
Астрид встает, но я остаюсь сидеть. Я стискиваю руки на коленях и думаю, действительно ли я этого хочу. Николас разозлится, и мне это выйдет боком.
Макс издает громкие втягивающие звуки и жует что-то, похожее на открытку.
— Эй! — говорю я, отнимая у него эту штуковину. — Ты уверен, что тебе это можно?
Я вытираю слюну с его подбородка и вручаю Максу другую игрушку. И тут я вижу, что держу в руках. Это брелок, на котором болтаются три заламинированные глянцевые фотографии восемь на десять. Я понимаю, что эти снимки сделаны Астрид. На первой фотографии Николас. Он рассеянно улыбается, и видно, что его мысли витают где-то очень далеко. На второй — Макс пару месяцев назад. Я жадно вглядываюсь в его личико, впитывая изменения, которые пропустила. И вот передо мной последний снимок. На нем я вижу себя. Фотография сделана сравнительно недавно, хотя я не понимаю, как Астрид удалось меня сфотографировать. Я сижу в летнем кафе у Фаной-холла. Возможно, я уже беременна. У меня отсутствующий взгляд, и я понимаю, что уже тогда задумывала свой побег.
— Мама, — говорит Макс и тянется к фотографии, которую я держу в руках.
На обороте снимка почерком Астрид написано слово, которое только что произнес мой сын.
Когда мы с Астрид входим в комнату, Имельда расправляет на кровати покрывало.
— Сеньора Пейдж, — говорит она, улыбаясь мне, а потом Максу, который уже успел схватить ее за длинную темную косу. — Этот малыш настоящий чертенок! — смеется она.
— Я знаю, — киваю я. — Это у него от отца.
Астрид хохочет и распахивает шкаф.
— Здесь ты можешь держать свои вещи, — говорит она, а я киваю и озираюсь по сторонам.
По стандартам Прескоттов это очень простая комната. Из мебели здесь бледно-персиковый диван и кровать с пологом, застеленная простынями оттенков дождливого заката в Аризоне. Длинные занавеси из аленсонских кружев на окнах подхвачены латунными ананасами. В углу расположилось антикварное трюмо, выдержанное в одном стиле со шкафом.
— Тебя это устроит? — спрашивает Астрид.
Я опускаюсь на постель и, усадив рядом с собой Макса, поглаживаю ему животик. Я буду скучать по мокрым звездам и гортензиям, но в остальном комната очень даже ничего. Я киваю, потом встаю и отдаю ей ребенка.
— Если я правильно поняла, таково твое условие, — тихо говорю я. — Я вернусь вечером.
— Приходи к ужину, — приглашает Астрид. — Я знаю, что Роберту хочется с тобой увидеться.
Она вместе со мной спускается вниз и провожает меня до двери. Когда Макс видит, что я ухожу, то плачет и тянется ко мне. Астрид дает мне его подержать. Я приглаживаю завитки волос у него на затылке и пожимаю его пухлые плечики.
— Почему ты на моей стороне? — спрашиваю я у Астрид.
Астрид улыбается. В сгущающихся сумерках она становится похожа на мою маму. Астрид забирает у меня ребенка.
— А почему бы и нет? — говорит она.
***
— Роберт, — обращается к мужу Астрид Прескотт, когда мы входим в столовую, — ты, наверное, помнишь Пейдж…
Роберт Прескотт сворачивает газету и откладывает в сторону очки. Он встает мне навстречу. Я протягиваю руку, но он не обращает на нее внимания и после секундного колебания крепко меня обнимает.
— Спасибо, — говорит он.
— За что? — окончательно растерявшись, шепчу я.
Что я натворила на этот раз?
— За малыша, — отвечает он и улыбается.
И вдруг до меня доходит: за все время, которое я посвятила Максу, Николас ни разу не произнес ничего подобного.
Я сажусь за стол, но от волнения не могу есть ни суп, ни салат, которые приносит из кухни Имельда. Роберт сидит за одним концом огромного стола, Астрид — за другим, а я расположилась где-то посередине. Напротив меня стоит еще один прибор.
— Это для равновесия, — успокаивает Астрид, заметив мои встревоженные взгляды. — Не переживай.
Николас уже приезжал за Максом. По словам Астрид, ему предстоит двадцатичетырехчасовое дежурство, и он решил пораньше лечь спать. Обычно за обедом Макс сидит на своем высоком стульчике рядом с Робертом, который скармливает ему кусочки булки.
— Николас почти ничего не рассказал нам о твоей поездке, — говорит Роберт таким тоном, как будто я ездила в отпуск.
Я молчу, размышляя о том, что могу им рассказать и при этом окончательно себя не скомпрометировать. В конце концов, эти милые люди — родители Николаса.
— Я не знаю, рассказывал ли вам Николас о том, что я выросла без матери, — нерешительно начинаю я. — Она ушла, когда мне было пять лет. Когда я поняла, что не справляюсь с Максом, мне пришло в голову, что если бы мне удалось ее разыскать, то все уладилось бы само собой.
164 
