Особенно,... 
35 
Он тоже не потратил зря быстротекущие годы. И сидел в кафе не просто так, а обдумывал большое дело (на людях думается лучше), и одет был не хуже, и загар имел, и был наголо брит, и на носу его сидели очки с простыми круглыми стеклами, в тонкой оправе. Удобные очки, прекрасно маскирующие направление взгляда. Потом бывший ушастый мальчонка Бориска, ныне атлет и красавец, извлек из кармана модных полотняных штанов телефон ценою в четыре тысячи евро, полураздетые малолетки с соседних диванов перестали взбалтывать соломинками коктейли, дружно метнули одинаковые жадные взгляды, а Кириллу Кактусу стало сладко и знобко, и он мгновенно принял решение. Подождал, пока мама с сыном отвернутся так, чтобы не видеть его даже периферийным зрением, – и торопливо вышел из шатра в основное помещение кафе. У стойки рассчитался, вручил смышленой официантке Тане пять крупных купюр и велел: когда дама и мускулистый молодой человек попросят счет – сказать, что за них уже заплатили и оставили для них вот это. Положил на стойку визитную карточку – и свалил, весело потирая руки.
Исполнено красиво, чисто и точно. Без единого слова. Зачем слова, они – дым, фуфло. Только поступки имеют вес. Если позвонит мама – я с ней высплюсь. Она еще не старуха, такие бывают отчаянны и отважны. Если сын – я посмотрю, что за человек вылупился из пацанчика, вскормленного шоколадками. Вдруг он теперь реальный мужчина? При связях, при делах? Тогда что-нибудь замутим.
А если не позвонят ни он ни она – сделаем паузу в несколько месяцев, потом разыщем, встретимся как бы случайно; нельзя упускать людей с такими телефонами и таким загаром.
Малый позвонил в тот же вечер. Кактус говорил сухо, почти раздраженно. Не играл – действительно немного разочаровался. Он ждал звонка от мамаши. Ей за пятьдесят, выглядит на сорок. Видать, лауреат-академик хорошо башлял ей все эти годы. Такую мамашу хорошо иметь, как девочку юную: без особой изобретательности, по-деревенски лихо. Как доярку на сеновале. Но, разумеется, со всем уважением.
Они встретились с Борисом на следующий день, прогудели какое-то количество тысяч в пафосном кабаке с англоговорящими халдеями, развязными экспатами и шлюхами, терпеливо сидящими по углам; самые крутые шлюхи всегда терпеливы, как крокодилы, месяц могут в тине сидеть, выжидать, потом хлоп – один рывок, и топ-менеджер сожран вместе с рогами и копытами... Кирилл без труда напоил накачанного малыша, и малыш всё сам рассказал. Своя фирма, автотюнинг, езжу на “Subaru Impreza WRX”, заказчики денег не считают, и вообще на всех фронтах полный шоколад.
После третьей малыш расслабился, стал щелкать пальцами, кидал на стол «Верту» и ключи с золотым брелоком, засветил платиновую кредитку, а после четырехсот грамм признался, что «давно въехал во все темы». И его, Кирилла, легко научит.
– Сейчас, – вещал он, играя фигурным бицепсом, – всё бабло – в сегменте лакшери! Кто не в лакшери – тот... ну, как бы... мудак полный! Брюлики, яхты, тачки, вертолеты, вообще любой супер-эксклюзив! Я в лакшери, и я как бы в норме. Только там надо четко всё делать, иначе как бы... ну... башку оторвут. Вот был случай: нарисовалась девочка, семнадцать лет, «Ауди-ТТ», дочка кого-то из «Славнефти» и одновременно невеста кого-то из «Лукойла», заказала перетянуть салон розовой кожей. Я не уложился в срок – тут же приезжают два людоеда, по одному из «Лукойла» и «Славнефти», и говорят: обтянем салон либо розовой кожей, либо твоей собственной. Сам понимаешь, пришлось напрягаться...
Кирилл слушал, подливал, смотрел в глаза. Ты, сынок, людоедов не видел, думал он. Разве людоед поедет решать вопрос за розовый кожаный салон?
И через два часа пришлось признаться себе, с горечью, что мальчик Боря – болван. Конченый лох. Не вышло из него никакого толка. Не пошли впрок шоколадки «Баунти». Не вырос пацанчик в крепкого человека, который, когда надо – зверем оборачивается. Погубила пацанчика пятикомнатная хата, и папа-лауреат, и мама печальная, нежная. И ныне живет пацанчик только барахлом, и кайфует только от барахла и еще – от самого себя, и потому он раб барахла, и в глазах его – страх шевелится; не дай бог придет людоед и кожу снимет.
Жаль. Восемнадцать лет назад мальчишка был прямой и со стерженьком, и когда Кирилл шутил про амбала и одеяло – заливисто хохотал. Теперь – вот. Сам жрет под одеялом.
А людоеда кожа не интересует. Людоед целиком заглатывает. Всё забирает. И кожу, и волосы. Тело, душу, деньги, машину, дом, жену, маму с папой. В сыром виде, без соли, без перца, не жуя. Посидит, послушает, нальет, по плечу похлопает, телефоны свои даст. А сам будет примеряться: вот так зайду, вот так прыгну, вот так ему хребет сломаю.
35 
