Особенно,... 
99 
Совершенно ясно, что вовсе не в лефортовском каземате Андрюша стал железным воином. Он сделался таким уже в двенадцать лет. Он проглотил к тому времени сотни книг и журналов, и везде утверждалось, что самые счастливые люди на Земле – это воины и бойцы, герои. Они окружены почетом, их любят девушки, с них берут пример дети.
Ах, дураки вы! Ах, дураки набитые! Ведь тогда уже был я готов, и тысяча таких же! Скажите нам: пацаны, собирайтесь, при себе иметь трусы и мыло, полетим на Марс, на Юпитер, к дьяволу в задницу, обратно никто не вернется – и мы все пошли бы, и полетели! Но никто не сказал. Нет больше партии, и журналы пишут не о космосе, а о пидорах. А подготовленные герои отправляются не на Марс, а в следственный изолятор.
Выкарабкавшись из ванной, я подошел к одному из зеркал и изучил свое голое дымящееся тело.
Маленькое лефортовское зеркальце навсегда осталось в моей памяти. После тюрьмы я заболел нарциссизмом – правда, в самой легкой, невинной форме. В моем доме пять больших зеркал. Бродя по квартире – из кухни в комнаты, оттуда на балкон, и назад, – я везде вижу себя со стороны. Беда только в том, что смотреть не на что. В волшебном стекле отражается не Андрюха-нувориш, не лефортовский бегущий бык, и вообще – не человек, а согбенная, перекошенная, вислоплечая обезьяна.
Морда опухла. У всех торчков избыток влаги на лице, она задерживается на щеках, в подглазьях. Грустно мне видеть такое, и я решаю втянуть еще сто граммов.
Потом плыву, качаюсь, вращаюсь, пребываю в плотном медовом облаке алкогольных грез. Грущу и размышляю. Действительность мнится мерцающей игрой, забавным фильмом про себя самого. Смотрю этот фильм, удивляюсь и улыбаюсь. Выкуриваю вторую папироску, и меня накрывает темно-серое одеяло удовольствия. Реальность ласкает, как теплый мох. Я необычайно симпатизирую сам себе. Мои губы складываются в скупую кривую ухмылку, и я отправляюсь в упоительный рейс по череде цветных радужных галактик, по гирлянде прикольных миров.
Я быстр, как мысль гения, и расслаблен, как мышца просветленного адепта дзен.
Я бы стал трезвым и твердым, как камень, но не вижу смысла.
Я бы написал книгу или десять книг, но польза процесса ускользает от меня.
Я бы заработал миллионы, или создал новую науку, или вывел человечество к окончательной истине, ледяной и голой,– но мне лень.
Мне хочется медленно и сладко любить всех людей, сколько их есть, но они не принимают моей любви. Они говорят, что я увлекся, что я примитивный наркоман и алкоголик. Наверное, они правы.
Спросите меня, куда делся неистовый глупец, рвавшийся из лефортовской камеры к шершавому совершенству духа и тела,– и я отвечу. Он никуда не делся. Он там и остался. Он обрел нечто – но впоследствии легко пренебрег обретенным.
Тот лефортовский сиделец вспоминается мне теперь как наивный апологет сказок о совершенстве человеческой природы.
Я бы стал великим – но на хуй величие.
Я бы сделался медиумом, подвижником сверхчувственности, магистром экстрасенсорики. Но – на хуй сенсорику. Все в мире – сон и тлен; лишь яды реальны.
Начало вечера – сложное время. Возвращается из школы сын. Я немедленно отправляю его во двор – чтобы не маячить перед малышом с пьяной мордой. Пока ребенок гоняет с приятелями мяч – пью кофе, глотаю аспирин, яростно выполаскиваю смрадный рот особой мятной промывкой. Прикладываю лед к щекам, к носу, к мешкам под глазами. Одновременно открываю все окна. Пепельницы – вытряхнуть! Пустые емкости из-под яда – в мусоропровод! Стаканы, рюмки – вымыть! Зажечь ароматические свечи! Квартира и ее обитатель принимают приличный вид.
Разве я алкоголик или наркоман? Я всего лишь смиренный торчок. Безобидный пользователь цветного телевизора.
Вернулся сын. Кормлю его ужином. Укладываю спать. Набегавшийся, надышавшийся, малец засыпает сразу.
У меня «цыганская семья»: жена – на заработках, муж – дома, на хозяйстве. Чем плохо?
Кстати, и мне не помешает глотнуть кислорода. Для этого достаточно сделать несколько шагов и выйти на балкон. Вечерний город, расцвеченный огнями, красив. Мчатся граждане. Спешат увеселиться. Жизнь коротка, а кошелек полон. Ах, как нестерпимо хочется крикнуть им всем с сорокаметровой высоты:
– Жрите яды, господа! Услаждайте желудок, легкие и ноздри! Да пребудет с вами великая сила Джа! Жрите, и откроется истина. Поедайте яды – и узрите смысл всего, что происходит с человеком. Он, человек, имеет свободу убивать себя. Элегантно, эстетично, гламурно. Никто не убьет его лучше, чем он сам. Гильотина убила пять тысяч. Электрический стул – десять тысяч. Яды же убивают целые народы. Да здравствует то, что нас убивает! Да здравствует бесконечность человеческой фантазии! Умертвим себя наилучшим образом – красиво, по-взрослому, с пользой, с юмором, с пониманием наших целей.
99 
