Особенно,... 
18 
— Он всегда встречает гостей в таком виде? уточнил он.
Мелисса, стараясь скрыть обиду, решительно расправила плечи:
— Я сказала вам, он облился йогуртом.
Казимиро окинул взглядом просто обставленную тесную комнату, потом вновь посмотрел в лицо Мелиссы.
— Неужели ребенок, который, по твоим словам, является наследником престола, вынужден расти в подобных условиях? — В его голосе слышались забота и волнение.
— У нас нет выбора, — резко ответила Мелисса. Гордость не позволяла рассказать ему в деталях о своем финансовом положении. — Но это не мешает Бену быть очень веселым малышом.
— Ты уверена?
Казимиро удивленно приподнял темные брови, и Мелисса поняла, что не стоило так говорить сейчас, когда ее сын только что плакал.
— Да, он и правда веселый ребенок.
А Бен вновь начал хныкать и тереть глаза кулачками. Мелисса поняла, что пришло время отнести его в колыбель, хотя ей не хотелось оставлять его одного — малыш словно защищал ее. Голос сына становился все громче, и Мелиссе в конце концов пришлось уступить его желанию.
— Ему нужно спать, — сказала она и пошла укладывать ребенка, отметив про себя, что Казимиро не последовал за ней.
Итак, сцена из сказки — умиленный король склоняется над малышом, лежащим в детской кроватке, — это всего лишь плод ее воображения, который не имеет права на реальное существование. Казимиро был так же холоден, как и в день их встречи в кабинете, будто сейчас собирался открыть совещание с министрами, а не любоваться на своего милого крошечного сына.
Когда Бен успокоился и заснул, Мелисса погладила его тонкие волосы и щечку.
— Спокойной ночи, сынок, — прошептала она и выключила верхний свет.
Неожиданно ей захотелось, чтобы Казимиро потерял терпение и ушел, хотя это было глупым желанием — она потратила столько сил, чтобы убедить его взглянуть на ребенка. Последний раз Мелисса видела короля две недели назад, когда так неразумно отдалась ему. Он оставил ее, обнаженную, на софе и, одевшись, вдруг согласился приехать в Англию. В течение этих двух недель она много думала о нем, но не как об отце своего сына, а как о любовнике. Он доставил ей неземное наслаждение, хотя сам все время оставался холодным и отстраненным. На сей раз она не окажется легкой добычей, не попадет снова под власть его великолепных янтарных глаз. Слишком многим ей пришлось расплатиться за минутное забвение в омуте страсти.
— Могу я предложить вам кофе? — вежливо спросила Мелисса.
— Я пришел сюда не за светскими любезностями.
— То есть мне следует понимать ваши слова как отказ.
Казимиро прищурился — ему не понравилась нотка сарказма в ее голосе.
— Я пришел поговорить о вашем возмутительном утверждении.
На минуту воцарилось молчание. Мелисса знала, что это может продолжаться целый вечер — сплошная путаница и ничего конкретного. Вероятно, ей следовало чувствовать себя подавленной — Казимиро выглядел таким величавым и грозным в ее маленькой квартирке. Или хотя бы пристыженной из-за того, как легко она отдалась ему. Но она не ощущала ни того ни другого — была только острая необходимость биться за права своего ребенка.
— Оно не должно казаться вам столь возмутительным теперь, когда вы увидели Бена, — спокойно заметила Мелисса.
Вызов, так явно звучавший в ее голосе, застал Казимиро врасплох.
— И почему же? — удивленно спросил он.
— Его глаза.
— Глаза?
«Он нарочно делает вид, что не понимает меня», — подумала Мелисса в отчаянии.
— Я никогда ни у кого не видела глаз такого цвета. Только у вас.
Он коротко усмехнулся:
— Вряд ли это послужит серьезным аргументом в суде.
— В суде? — Мелисса удивленно приподняла бровь.
Казимиро уловил ее замешательство и нанес удар:
— Конечно. Вряд ли вы надеялись, что я так легко клюну на эту удочку.
— Я… я не понимаю.
— Правда? — Казимиро ощутил вкус победы. — Так вы думали, что можете просто так прийти к королю и заявить, что родили ему сына? И он и его народ будут в восторге от этой новости?
— Я думала…
— Что вы думали, Мелисса?
— Что вы…
— Что я — что? Буду радоваться? Умиляться? Гордый папаша жаждет представить миру своего потомка, да?
Его жестокие слова несколько ошеломили ее, потому что ее материнская любовь не могла видеть в ребенке ничего, кроме счастья.
18 
