105 
— Взопрел.
Двери пропустили Губина в светло-сиреневом генеральском мундире, душистый, фуражка в руке, негромко:
— Самолет сел. — Заглянул в закуток водителя. — Иди в караулку! Мамаши, спасибо, вы здесь, вот вам в сумке перекусить. На первое время. Прошу. — Растерянно взглянул на меня, белое лицо. — Машина — вот, рядом. В заднюю дверь, прошу.
Вы… Вы без шляпы? Прохладно… У нас. Вот так встречаем, оплошно. Пожалуйста.
Автомобиль — огромный и сверкающий, как мокрый зонт, ждал впритык к автобусу, самолетное завывание, и я торопко пробрался в чрево — на мягкие диваны, водитель за непроницаемой стеной, диваны напротив друг друга, напротив поместился негр — коренастый, потный негр с безобразно вывернутыми губами. В светлом костюме. Он все трогал земляными руками: столик, пепельницы, телевизор, рычажки, опускавшие стекло, кнопки нажимал — в потолке зашумело, и нас обдувал теперь сквозняк, негр вытер пот на лбу и напуганно осмотрел свою руку.
Лысый опечатывал двери автобуса, Губин прокричал вдаль:
— Пускайте водителя! — Насунул фуражку и осторожно забрался к нам. — Удобно устроились? Сейчас поедем. Я подумал: без сопровождения, без мигалок, а уж доедем до места, там — все… Ничего? Прошу прощения. — Он избегал моих глаз, принужденно улыбался. — Чуть обождать. Минуту. Песню включить?
— Человек вон этот, — негр спрашивал. — Что с нами?
— Что вы? Какое? А, этот, остриженный? Честно говоря, хотелось бы, да. Хотя он, вы правы, не вполне официальное… Но по существу — опытный товарищ, помогает, а-а… У вас какое-то есть?.. Почему вы спросили?
— Останется пусть.
— Да? По совести говоря… Впрочем, я и сам… Думаю, что… — Автомобиль шелохнулся, Губин припал к переговорному устройству. — Сел? К гостинице, со стороны бульвара, вход в кинобудку, знаешь? Давай! — И замкнул дверь.
Лысый сноровисто обернулся и взирал, как удаляется автомобиль, не сойдя с места. Его заслонили подбежавшие спины. Мощное радостное движение увлекало, мы летели, как к бабам в чужой город.
— Не холодно? А вам? На месте у нас небольшое празднование, подготовили, что можем… Сами увидите, не стану предварять, — тараторил, то плаксиво жалясь, то потерянно усмехаясь. — Удобней смотреть с крыльца, надеюсь, одобрите, чтоб трибуну не городить, тут я осмелился распорядиться… И всем видны. Обратите внимание — с вашей стороны проезжаем птицефабрику, поселок птицефабрики, сама-то фабрика разбросана, несколько производств. Крупнейшая в области. Договор с немцами заключили на перо, но развитие сдерживает несовершенство нормативных… — Губин поперхнулся и больно потискал пальцами губы. — Позвольте, я занавеску задвину? Благодарю. Да-а, столько ждали. А теперь — не верится…
Веки у негра кроваво закраснели, он опустил широкий раздавленный нос с маленькими ноздрями и причмокивал.
Я не мог найти, на что возможно смотреть, и все не могли. Но вскоре я начал вслушиваться — у водителя играет? всплесками, мешаясь с птичьими отголосками людей, — просто мы подъезжаем. Мы мчались незрячими, и звуки для нас окрашивались и получали рост: там пробовали согласие золотые безбрежные оркестры, бухающие барабанами, расходились и схлестывались, и так же схлестывались внутри болезненным комком разминувшиеся под разные марши вдохи и выдохи, все пробивали гудки автомобилей. Мы словно сидели у растворенного в весну окна, когда все звуки свежи, значимы после зимней заклеенной глухоты, мы оказались на берегу вороньих кличей, спешащих каблуков, шершаво трущих о дорогу подошв — там текли реки, они текли строем и, пересекаясь, не смешивались; добавляли тревоги звуки непонятные, случайные, их доносил в щепоти ветер: какие-то жестяные удары, хлопки, как о пыльный ковер, словно лай собаки, стругающий кашель, и сверху всего звонко переламывался церковный звон, словно небо прохудилось, и с него сочились частые колокольные удары; долетало все поразительно, потому что человеческие голоса так сплотились, что казались тишиной, человеческие голоса не разделялись, безлико шумели, как прибой, вокруг, и я боялся дыхнуть, казалось, мы на дне — раздавит, по крыше ударят кулаки, брызнут стекла и руки потянутся к нам.
— Подъезжаем, — сгорбился Губин, откашлялся. — Под-ез-жаем! Город наш, посмотрите, красивый… — Пальцем очистил от занавески самый уголок окна и приложил глаз, отправив фуражку на затылок.
Негр беспокойно пересел, посжимал-разжимал кулаки, пофыркивая, как собака — душно, и страшно вспотеть. Спросить бы воды.
105 
