38 
Вергилий: Выражение.
Беатриче: Опять? Растянешь лицо.
Вергилий: Словесное выражение. Ядро любой человечьей стаи — независимо от того, сидят люди или выстроились в ряд, шеренгу, колонну — подпадает под термин «в Кошмарах». Прошу не воспринимать в негативном смысле. В конце концов, в середине строя гораздо безопаснее, чем на его краях. Мы приходим на спектакль, и капельдинер говорит: «Садитесь в Кошмары, оттуда лучше видно»; или: «К сожалению, в Кошмарах все места заняты». Мы понимаем, что он имеет в виду, и вспоминаем опыт тех, кто в иных обстоятельствах побывал «в Кошмарах». Продолжать?
Беатриче: Да, пожалуйста.
Таксидермист смолк. Генри кивнул.
— Что значит «[sic] драмы»?
— На латыни sic означает «так» и указывает на то, что слово пишется именно в данной орфографии либо намеренно повторяет ошибку оригинала.
— Мне известно применение слова sic.
— Вергилий вынашивает идею коротких пьес, где каждое слово будет помечено sic, ибо нынче в свете Кошмаров все слова ошибочны. Кстати, один венгерский автор именно так и пишет.
Таксидермист не стал читать сцену, в которой Вергилий представляет «[sic] драмы», и больше ни словом не обмолвился о венгерском писателе. Он просто замолчал. Генри решил воспользоваться передышкой: бог с ними, с действием и сюжетом, попробуем коснуться развития характеров. Может, драматургу поможет разговор о генезисе его творения?
— Скажите, как по ходу пьесы меняются Беатриче и Вергилий?
— Меняются? С какой стати? Им незачем меняться. Они не сделали ничего дурного. В конце пьесы они точно такие же, какими были в ее начале.
— Но ведь они разговаривают. Что-то подмечают и осознают. В минуты покоя размышляют. Накапливают пункты в штопальном наборе. Все это их меняет, верно?
— Абсолютно неверно, — отрезал таксидермист. — Они такие же. Завтрашние, ничем не отличаются от себя вчерашних.
— Но персонажи рассказа…
— Звери пережили бессчетные тысячелетия. Они противостояли невообразимо суровым обстоятельствам и приспосабливались к ним в полном согласии со своей природой.
— Так в жизни. Я полностью согласен, что эволюция происходит органично. Но в литературе…
— Меняться следует не животным, а нам. — Похоже, старик разволновался.
— Не спорю, бессовестность к природе лишает будущего. Но в художественном произведении… Вспомните Юлиана из той новеллы Флобера. По мере событий…
— Если в угоду чьим-то установкам Вергилий и Беатриче должны стать иными, лучше им сдаться и погибнуть.
Сейчас пришлось сдаться Генри.
— Я понимаю, о чем вы, — сказал он, пытаясь умиротворить собеседника.
— Вергилий и Беатриче не меняются. Они все те же до, во время и после.
Генри взглянул на список.
— Где эта улица Новолип… — начал он, чтобы сменить тему, но таксидермист резко вскинул руку.
Генри осекся. Старик подошел к нему. Генри слегка занервничал.
— Важно только одно, — почти прошептал таксидермист.
— Что же?
Старик потянул листок из рук Генри. Тот выпустил страницу. Таксидермист положил ее на конторку.
— Вот что. — Подсвечивая лампой, он взъерошил шерсть в основании хвоста Вергилия. — Вот это.
Генри увидел пугающе багровый хирургический шов.
— Хвост был отрезан, — сказал таксидермист. — Я его пришил.
Он убрал лампу и отошел к верстаку в глубине мастерской. Генри хотел пригладить шерсть на хвосте, но почему-то вновь ее взъерошил и потрогал шов. Его передернуло. Он убрал руку. На душе стало мерзко. Каким изувером надо быть, чтобы отсечь этот великолепный хвост! Кто же это сделал?
Таксидермист возился с чем-то на верстаке. «Почему он оборвал разговор о пьесе? — подумал Генри. — Может, я нечуток к его творческим мукам и слишком суров?»
— Не хотите, чтобы я целиком прочел пьесу или то, что уже написано? — спросил он.
Старик не ответил.
Может, ему кажется, что если поделиться сокровищем, над которым корпишь всю жизнь, то останешься пустым, выхолощенным, лишенным тайн? Или он боится выставить напоказ свое «я»? Страшится отзыва Генри и прочих? «Годы труда — и только-то?» Может, старик предчувствует провал своей затеи, но не может отыскать его причину и способ выправить ситуацию? Генри понял, что не ответит ни на один из вопросов, ибо не распознал суть этого человека. Несмотря на читки и беседы, он остался загадкой. Больше того — пустотой.
38 
