20 
В углу напротив двери стояла конторка, заваленная ворохом бумаг, из которого выглядывали словарь и древняя электрическая пишущая машинка — новые технологии таксидермиста явно не интересовали. Усевшись на деревянный стул, он показал на табурет возле конторки:
— Прошу вас.
Генри сел. Не интересуясь, удобно ли гостю, таксидермист достал из ящика кассетный плеер и нажал кнопку перемотки. Зашуршала пленка, потом раздался щелчок, и кнопка выскочила обратно.
— Слушайте внимательно, — сказал таксидермист, нажав «воспроизведение».
Вначале было слышно одно шипенье старой пленки, тершейся об изношенную головку. Потом нарастающими волнами стал пробиваться иной звук — многоголосье тявканья и рычанья. Однако через пару секунд его подмял новый отчетливый вопль. Громкий и затяжной, этот ядреный вой забирался на верха и наконец достиг точки, в которой перешел в мощный рык, отдаленно напоминающий смачный зевок гиганта — Ним-рода, Титана или Геркулеса, потягивающегося со сна. Стон был мощный, нутряной. Ничего подобного Генри не слышал. Что выражал этот рык? Страх? Злобу? Тоску? Непонятно.
Похоже, это знал Эразм. Еще на рыкающем тявканье он напрягся и навострил уши. Генри счел это простым любопытством. Но пес задрожал. Услышав вой, он разразился неудержимым лаем. Казалось, он тоже разозлен или испуган. Генри схватил его в охапку, пытаясь утихомирить.
— Извините, одну минуту.
Он поспешно вывел пса в магазин, где привязал к ножке прилавка.
— Тихо! — шикнул Генри и вернулся в мастерскую.
— Что это было? — спросил он, усаживаясь на табурет.
— Вергилий.
— Кто?
— Они оба здесь. — Таксидермист кивнул на чучело ослицы, оседланное чучелом обезьяны.
— Беатриче и Вергилий? Из той пьесы, что вы прислали? — опешил Генри.
— Да. Некогда они были живые.
— Пьеса ваша?
— Моя. Вы прочли первую сцену.
— Значит, персонажи — животные?
— Именно, как в вашем романе. Беатриче — ослица, Вергилий — обезьяна.
«Значит, все-таки автор пьесы он, — подумал Генри. — Животные ведут пространный диалог о груше. Странно. А я-то полагал, что старикану гораздо ближе реализм. Ошибочка вышла». Генри взглянул на драматических героев — совсем как живые.
— Но почему обезьяна и ослица? — спросил он.
— Ревуна в Боливии поймала научная экспедиция. Он умер при транспортировке. Ослица жила в детском зоопарке. Ее сбил грузовик. Церковь подумывала использовать ее в рождественской картине. Оба поступили ко мне в один день. Мне еще не доводилось готовить ослов и обезьян. Потом церковь передумала, а институт решил, что обойдется без ревуна. Задаток и животные остались у меня. От них отказались тоже в один день, отчего для меня они стали парой. Я закончил работу, но никому их не показывал и никогда не выставлял на продажу. Мы вместе уже лет тридцать. Вергилий и Беатриче — мои проводники сквозь ад.
«Какой еще ад?» — подумал Генри. Но теперь хоть понятна связь с «Божественной комедией»: Вергилий проводит Данте сквозь ад и чистилище, а Беатриче — сквозь рай. Для таксидермиста с замашками литератора вполне естественно увести персонажей от его повседневной рутины. И конечно, они будут говорящими животными.
Рядом с необычной парой Генри заметил три листка, скотчем прилепленные к стене. На каждом был обрамленный текст:
Сограждане!
Большая обезьяна скверного нрава.
Взгляд, голос, хвост и походка свидетельствуют о коварстве.
Упрямо цепляется за жизнь.
Характеризуется асоциальным поведением.
Уродлива.
Осторожно!
Большая обезьяна с цепким хвостом
и нелепой пасты, которую пытается скрыть
посредством бороды. Вяла и неповоротлива.
Внешне угрюма. Невыносимый голос.
Вероломна.
Внимание!
Большая черномордая бородатая
обезьяна. Толстая и грузная.
Длинный хвост с голым кончиком.
Походка неторопливая, размеренная.
Голос громкий, хриплый, нестерпимый.
Характер тяжелый.
Склонна к жульничеству.
— Это из вашей пьесы? — справился Генри.
— Да. Афишки. Когда Беатриче произносит монолог, они проецируются на черный задник.
Генри взглянул на листки:
— Похоже, обезьяна редкого вида?
— Вовсе нет. Позвольте показать вам сцену.
20 
