Последние отзывы

  34  

— Гульд, ты не против, если мы поговорим о твоей семье?

— Как хотите.

— Расскажи о своем отце.

— Что именно вы хотите знать?

— Ну… тебе нравится проводить с ним время?

— Да. Мой отец работает на оборону.

— Ты гордишься им?

— Горжусь?

— Да, я хочу сказать… ты… гордишься, гордишься им?

— …

— А твоя мать?

— …

— Ты не хочешь рассказать о своей матери?

— …

— …

— …

— Может быть, поговорим о школе? Тебе нравится быть таким, какой ты есть?

— В смысле?

— Я хочу сказать, ты известный человек, многие тебя знают, твои товарищи, учителя, все знают, кто ты такой. Тебе это нравится?

ПУМЕРАНГ (не сказал): Послушайте, я расскажу вам одну историю. Однажды в наш квартал заявился какой-то тип, он поймал меня на улице и остановил. Он хотел выяснить, знаком я с Пумерангом или нет. И где его можно найти. Я ничего не ответил, и тогда он принялся объяснять, что это такой парень без волос на голове, примерно моего роста, и он совсем не разговаривает, ты же знаешь его, правда? Все знают того, кто совсем не разговаривает. Я молчал. Он начал кипятиться, как это, сказал он, даже в газетах писали, тот, который вывалил целый грузовик дерьма у входа в CRB, из-за той истории с Мами Джейн, ну, тот тип, всегда одетый в черное, все его знают, он почти всегда шатается с одним верзилой, его приятелем. Он все знал. Он искал Пумеранга. А я стоял перед ним. Одетый в черное. И не разговаривал. В конце концов он просто взбесился. Он орал, что если я не хочу с ним говорить, то пошел бы я к черту, что это за манеры, ни у кого нельзя ничего спросить, что за люди. Он орал на меня. А я стоял перед ним. Понимаете? Понимаете, до чего это идиотский вопрос: нравится мне или нет, что меня все знают? Эй, я с вами говорю, вы поймете, наконец?

— Тебе не хочется говорить, Гульд?

— Почему?

— Если хочешь, можем на этом закончить.

— Нет-нет, со мной все в полном порядке.

— Ну ладно, ты не очень-то мне помог.

— Извините.

— Неважно. Бывает.

— Извините.

— Я не знаю, о чем ты хочешь, чтобы тебя спросили?

— …

— Не знаю… сны, например… ты же видишь сны, о том, как ты вырастешь, о том, что… ну, просто сны.

ДИЗЕЛЬ: Я хотел бы посмотреть мир. Знаете, в чем проблема? В машину я не помещаюсь, а в автобусы меня не пускают из-за высокого роста, нет подходящих сидений, вроде той истории с горкой, вечно одно и то же, никакого выхода. Правда, все по-дурацки? Но все-таки я хотел бы посмотреть мир, а способа нет, я остаюсь здесь, разглядываю фото в журналах, изучаю атлас. Даже поезда — это облом, я пробовал, полный облом. Никакого выхода. Я всего-то хочу — оставаться на месте и смотреть, как мир бежит за окнами чего-нибудь достаточно большого, чтобы я поместился, вот и все, ничего особенного, но это так. Если уж хотите знать, это единственное, чего мне вправду не хватает, то есть мне нравится то, какой я есть, я не хочу быть как все, мне нравится то, как сейчас. Единственное. Думаю, я слишком высокий, чтобы увидеть мир, слишком высокий. Только это. Да, только это меня достает.

— По-моему, пора заканчивать, Гульд.

— Да?

— В общем, на этом мы можем закончить.

— Ладно.

— Ты уверен, что больше ничего не хочешь сказать?

— В смысле?

— Ты ничего не хочешь сказать под конец? Что-нибудь.

— Да, наверное. Только одно.

— Давай, Гульд. Говори.

— Вы знаете профессора Тальтомара?

— Это твой преподаватель?

— Вроде того. Но он не из школы.

— Нет?

— Он всегда стоит у футбольного поля, прямо за воротами. Мы стоим вместе. И смотрим, понимаете?

— Да.

— Ну вот, если кто-то пробивает и мяч вылетает за пределы поля, около ворот, то мяч летит совсем рядом с нами, иногда потом останавливается чуть дальше. Обычно вратарь выходит за край поля, видит нас и кричит: «Мяч, пожалуйста, мяч, спасибо». Профессор Тальтомар ничего не делает, он смотрит на поле, как раньше. Так было десятки раз, и мы никогда не поднимали мяч, понимаете?

— Да.

— Знаете, мы с профессором мало говорим, смотрим вместе и все, но однажды я набрался храбрости и спросил. Я спросил его: «Почему мы никогда не поднимаем этот хренов мяч?» Он выплюнул на землю табак и ответил: «Или ты играешь, или ты смотришь». Больше ничего. Или ты играешь, или ты смотришь.

— …

— …

— И все?

— И все.

— Это то, что ты хотел сказать, Гульд?

— Да, именно то.

— Ничего больше?

  34