— И включаешь телевизор?
— Да.
— Не могу поверить, что я от этого не просыпаюсь.
— Жаль, что приходится тебе говорить, но ты спишь как убитый.
— Должно быть, из-за матраца. На нем любой бы спал как убитый. Он очень… — Джейк ухмыльнулся, внезапно вспомнив детское средство от бессонницы. — Понял.
— Что ты понял?
— Как помочь тебе снова заснуть. — Он схватил ее за руку и потащил на кухню.
— Что? Ты собираешься меня накормить?
— Лучше. Хочу приготовить тебе теплое молоко.
— Теплое молоко?
— Ты когда-нибудь его пробовала?
— Нет, — призналась она.
— Поверь мне. Оно тебе понравится. Мама всегда мне его готовила, когда я был маленьким.
Спустя несколько минут Джейк подал теплую кружку сидящей за столом Кейт. Она не стала пить молоко на кухне, но взяла кружку и вернулась в гостиную, где уютно устроилась в уголке дивана. Отпив глоток, Кейт кивнула:
— Это хорошо.
Она пила молоко и серьезно смотрела на Джейка.
— Сколько тебе было лет, когда она ушла?
Он удивленно уставился на нее.
— Что ты имеешь в виду?
Она пожала плечами.
— Я решила, что твоя мама ушла, потому что ты упомянул о папе, который воспитал тебя в одиночку. Только что ты сказал, как мама готовила тебе молоко, когда ты был маленький. Поэтому я решила, что она ушла, когда ты был совсем юным. Наверное, это было ужасно.
— И как только ты догадалась? — Он старался не встречаться с ней взглядом.
— Я стала судьей больше четырех лет назад. Привыкаешь понимать знаки.
— Знаки?
— Знаки разрушенного брака. Мужей и жен, по горло сытых друг другом. Детей, разочарованных поведением родителей. Разочарованных жизнью. Потом ты это слышишь в их интонациях. Видишь в выражении лиц.
Кейт говорила очень печальным голосом. Джейк взглянул ей в глаза.
— Я не ребенок. Не делай ошибки и не обращайся со мной как с ребенком.
Она моргнула, но не отвела взгляд.
— Я не сказала, что ты ребенок. Но мы никогда не забываем разочарований, которые перенесли в детстве, верно? По крайней мере, больших. Эти разочарования иногда воспринимаются так, словно тебя покинули — скажем, если матери нет рядом, когда возникают проблемы.
В паре предложений она суммировала все его детство.
Джейк встал и подошел к камину.
— Не пытайся заниматься психоанализом.
— Я не пыталась. Я только…
— Я не чувствую обиды. Она сделала то, что должна была сделать.
— Покинув мужа и ребенка? Это она должна была сделать?
Кейт рассуждала так чертовски логично. Так разумно. Именно это злило Джейка больше всего.
— Папа сделал ее несчастной. Я не могу сказать, что виню ее. Она вышла замуж за человека, которого считала героем. Оказалось, что он не герой.
— Ты упоминал о ранении отца на работе. Это тогда она ушла?
— Никто из них не оправился от того ранения. Папа начал пить.
— Значит, она не просто тебя оставила. Она оставила тебя с больным отцом. Это почти преступление.
— Она сделала то, что должна была сделать.
— Я уверена, что именно так все и было, — с сарказмом пробормотала Кейт.
Он повернулся лицом к ней.
— Перестань, Кейт. Мы здесь не разбираем дело моей семьи.
Кейт вздрогнула, и он почувствовал себя виноватым. Она попыталась скрыть свои переживания и допила молоко, но он увидел в ее глазах боль.
— Наверняка ты прав. Я не знаю, о чем говорю. — Она встала и взяла с собой кружку. — Спасибо за молоко. Я уже хочу спать.
— Кейт, я не хотел тебя обидеть…
Она оглянулась в дверях.
— Спокойной ночи, Джейк.
А потом исчезла, и он остался стоять в гостиной в одиночестве. Снова.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Кейт солгала. Ей не хотелось спать. Молоко не помогло. Она пролежала без сна еще несколько часов, глядя в окно и пытаясь понять, почему все снова пошло не так.
Их разговор шел очень мило… пока она не сунула нос не в свое дело.
— Похоже, в детстве у тебя были проблемы, Джейк, — пробормотала она. — Почему бы тебе не рассказать мне все, пока мы живем под одной крышей?
Кейт перевернулась на другой бок. Кем она себя вообразила? Его врачом?
Кейт вздохнула и провела рукой по животу. Не стоит быть такой любопытной. И не нужно лезть туда, где она не нужна.
Да и какое утешение она могла предложить Джейку?
Вместе с гневом на родителя пришла вина. Этот родитель мог быть худшим человеком в мире, но ничто не могло преодолеть потребность ребенка любить своих родителей. А если эта любовь угасала, ребенок неизбежно чувствовал себя виноватым.