Особенно,... 
37 
Мы договорились с Дмитрием, что он организует мне встречу со второй проводницей, коллегой убитой Шитиковой, постарается выяснить, проживает ли кто из окружения Флорского в Войновке или в Тюмени, после чего мы тепло распрощались. Бобров ушел, я же заказала отбивную и позвонила Володе в Москву.
– Привет. У меня все в порядке, но мне нужна твоя помощь, – начала я сразу по делу. – Во Владимире живет сестра Веры Петровны Агренич, имени и фамилии ее я не знаю, но это нужно выяснить. И ее адрес тоже. Я подумала, что Надя, ее племянница, сбежав вместе с Флорским, затем могла поехать к ней. Чтобы спрятаться, понимаешь?
– У тебя с головой все в порядке? – спросил меня взволнованным голосом Володя. – Чем больше проходит времени с тех пор, как ты уехала, тем чаще я думаю о том, что ты все-таки – ненормальная! Вот скажи мне, зачем ты поехала туда?
Он разговаривал со мной так, словно мы и не беседовали с ним недавно по телефону, словно он не слышал моего голоса неделю как минимум!
– И еще… – раздраженно сказала я в трубку, продолжая озвучивать свои просьбы. – Сестра Флорского! Роза Флорская. Где она и что с ней? Возможно, она что-то знает, но ее почему-то практически не допрашивали. По моим сведениям, в те годы она проживала в Балашихе. Может, она и сейчас там живет? Мне нужны ее телефон и адрес.
– Это все?! – крикнул Володя. – Какие еще распоряжения будут?
– Это не распоряжения, а просьбы. И если ты не хочешь мне помочь, то я позвоню твоему лучшему другу, Саше Смирнову…
– Не смей меня унижать!
– А почему ты постоянно на меня кричишь?!
– Да потому, что я переживаю за тебя, понятно?! Ты слишком от меня далеко, чтобы я не волновался! Когда ты была в Москве, ты всегда находилась в поле моего зрения… А сейчас я просто с ума схожу, если тебя не вижу!
– Ты должен привыкать к тому, что я уже не твоя собственность.
– Ты жестокая и какая-то черствая, как сухарь! С тобой тяжело…
– А ты и не со мной… ну так что, поможешь?
– Хорошо, я постараюсь.
– Сестру Флорского зовут…
– Я запомнил. Роза. Прошу тебя, звони мне почаще! Я хотя бы буду слышать твой голос и знать, что с тобой все в порядке.
– Хорошо, буду звонить чаще. Но все равно, Володя, нельзя так… Успокойся, прошу тебя! Неужели ты не можешь найти в Москве женщину, которая заменила бы тебе меня?
– Эх ты… – Он в сердцах отключил телефон.
Я же, в свою очередь, постаралась взять себя в руки и позвонила в контору, где меня явно не ждали и тем более не ждали тех денег, что я собиралась им вернуть. Сказала секретарше, что я хочу встретиться с их директором по очень важному вопросу. Мне ответили, что я могу приехать в любое время.
12
Завтракали они молочной яичницей, печеночным домашним паштетом и кофе. У Нади проснулся аппетит. Она с каким-то тихим восторгом смотрела на баночку с клубничным джемом…
Хозяйка, Рита, понимая всю сложность ситуации и учитывая то, что ее гостям необходимо поговорить без свидетелей, тактично удалилась из кухни.
– Значит, так, – говорил Григорий, который в это утро мало походил на Григория вчерашнего. Он был чисто выбрит, умыт, словно вместе с водой ему удалось смыть не только лагерную грязь, но и тусклый налет безысходности, трагедийности. Даже глаза его блестели новым, правда, каким-то отчаянным блеском. – Документов на тебя у меня нет, это понятно. Я же не мог предполагать, что встречу тебя!
Она пыталась понять, как он к ней относится – как к обузе, неожиданно свалившейся ему на голову, или как к человеку, которому хочется помочь, которого хочется взять за руку и повести за собой.
– Поэтому давай сразу определимся: чего ты хочешь? Вернуться? – Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом. – Хотя что я такое спрашиваю, конечно, хочешь…
– Нет, – вдруг сказала она.
– Что – «нет»? Не хочешь вернуться?
– Я не могу вернуться. – Она с трудом проглотила кусочек булки с джемом, запила его кофе и чуть не поперхнулась. – Мне нельзя возвращаться.
– А я сразу это понял, – неожиданно сказал Григорий.
– Что вы поняли?
– Что у тебя проблемы. У тебя выражение лица как у человека, который запутался в этой жизни и еще не решил, как ему жить дальше.
– Я вам не верю. У меня было лицо женщины, на которую напал каторжник и изнасиловал ее в тамбуре и которую потом сбросили, как матрац, с поезда… Не думаю, что после всех перенесенных стрессов и страданий мое лицо могло бы выражать радость жизни.
37 
