259 
— Я никому не позволю разговаривать с отцом и матерью, — сказал Нката. — Я не позволю, чтобы их портреты печатались в газетах. Не позволю, чтобы их беспокоили в нашем доме.
Корсико отрегулировал громкость в диктофоне и задумчиво кивнул.
— То есть мы возвращаемся к Гарольду, так? Он ведь убил того парня выстрелом в затылок, как мне сказали. Заставил опуститься на колени на тротуаре, а потом приставил к его черепу ствол.
Нката молниеносно протянул руку к диктофону и, вырвав его у репортера, бросил на пол и наступил на него ногой.
— Эй! — воскликнул Корсико. — Я не несу ответственности…
— Слушайте, вы! — прошипел Нката. Несколько голов повернулись в их сторону. Нката не обращал ни на что внимания. — Пишите статью. Со мной или без меня: я вижу, вас не остановишь. Но если там будет хоть полслова о моем брате, если я увижу фотографию матери или отца в вашей паршивой газетенке, если там будет упомянут квартал Лохборо-истейт… Я вас достану, понятно? Думаю, вы уже достаточно много обо мне знаете, чтобы внимательно отнестись к моим словам.
Корсико улыбнулся, ничуть не смущаясь. Нката понял, что репортер именно такой реакции и добивался.
— Вашей специализацией был нож, как мне говорили, да, сержант? — сказал он. — Сколько вам было? Пятнадцать лет? Шестнадцать? Нож казался вам менее… приметным, что ли, по сравнению с огнестрельным оружием? По сравнению с пистолетом, который был у вашего брата?
Нката на этот раз не клюнул на наживку. Он встал из-за стола.
— Я не собираюсь принимать в этом участие, — сказал он репортеру. Он сунул в карман куртки карандаш, планируя заняться теми делами, которые для себя наметил.
Корсико тоже поднялся, вероятно с намерением последовать за Нкатой. Но ему помешала Доротея Харриман, которая в этот момент вошла в оперативный центр, обвела всех взглядом и остановилась на Нкате.
— А констебль Хейверс?… — спросила она.
— Здесь ее нет, — сказал Нката. — Что-то случилось?
Харриман глянула на Корсико и многозначительно произнесла, обращаясь к репортеру:
— Если вы позволите… Нам нужно поговорить наедине, — и подождала, пока он не отошел в другой конец помещения. Потом она сказала Нкате, трогая его за рукав: — Только что звонил Сент-Джеймс. Суперинтендант ушел из больницы. Нужно, чтобы он отправился домой и отдохнул, но мистер Сент-Джеймс опасается, что в какой-то момент он приедет сюда. Он не уверен, когда это будет.
— Он собирается вернуться к работе?
Нката не мог поверить, что такое возможно.
Харриман затрясла головой.
— Если он приедет сюда, то для того, как полагает мистер Сент-Джеймс, чтобы поговорить с помощником комиссара. И ему кажется, что нужно, чтобы кто-нибудь… — Она запнулась, поднесла руку к губам, не решаясь повторить слова эксперта, но потом закончила более твердым голосом: — Мистер Сент-Джеймс думает — нужно, чтобы кто-нибудь был готов присмотреть за суперинтендантом Линли, если он действительно сюда приедет.
Барбара Хейверс немного отдохнула в участке на Холмс-стрит, потому что пришлось ждать, пока прибудет адвокат, защищающий интересы Барри Миншолла. Когда она вошла в участок, добросердечный констебль в приемной бросил на нее взгляд и спросил: «Черный или с молоком?» — и теперь она сидела с чашкой кофе с молоком, обхватив горячий фаянс ладонями. На чашке был нарисован карикатурный портрет принца Уэльского.
Она пила, не чувствуя вкуса. Ее язык говорил лишь «горько, горячо». И все. Она смотрела на руки, на то, как побелели суставы, и попыталась ослабить хватку на чашке. Барбара не обладала нужной информацией, и блуждать в темноте ей очень не нравилось. Сегодня утром она с трудом дождалась часа, когда прилично было позвонить, и набрала номер Саймона и Деборы Сент-Джеймс, В ответ пришлось выслушать записанное на автоответчик сообщение, что дома никого нет. Это означало, заключила Барбара, что либо они не покидали больницу всю ночь, либо вернулись туда еще до рассвета, чтобы дожидаться дальнейших новостей о состоянии Хелен. То, что даже отец Деборы не снял трубку, она объяснила тем, что он выгуливает собаку. Она отключилась, не оставив сообщения. У Сент-Джеймсов хватало забот и без того, чтобы перезванивать и делиться последними известиями. Она ведь сможет разузнать их и другими путями.
Но звонок в больницу оказался бесплодным. Пользоваться мобильной связью там запрещалось, поэтому Барбаре пришлось разговаривать с кем-то, владеющим лишь самой общей информацией, от которой не было почти никакого толку. Состояние леди Ашертон без изменений, сказали ей. Она спросила, что это значит. И что с ребенком, которого она носит? На это ответа не последовало. Пауза, шуршание бумаг, а потом: «Извините, но внутренние правила больницы не разрешают…» Барбара повесила трубку, не желая слышать сочувственный голос — в основном потому, что он был сочувственным.
259 
