168 
— Мне бы хотелось отвезти Генриха в замок Блуа, — произнесла я непринужденно. — Там гораздо прохладнее, чем в городе. Надеюсь поехать туда, как только отпустят дела.
— Отличная мысль, — откликнулся сын. — Я буду брать Генриха с собой на охоту.
Скоро мы покончили с первым блюдом. Погода не способствовала аппетиту, и я так и не осилила бульон. Второе блюдо — одно из моих любимых, угри в красном вине, — было подано с пылу с жару. Пар, поднимавшийся от него, заставил меня откинуться на спинку кресла и начать обмахивать содержимое тарелки веером. Пока оно остывало, мы с Эдуардом обменялись несколькими банальными фразами.
«Мой Эдуард, — думала я. — Мой ненаглядный. Без тебя я не перенесла бы этого».
Как Руджиери мог быть таким монстром? Как ему в голову пришло, что я способна навредить любимому ребенку?
Когда передо мной поставили холодную говядину, я заметила, что Анжу поднял голову, и проследила за его взглядом.
Через толпу придворных быстро пробирался маршал Таванн. Из всех собравшихся он один не улыбался. Он явно был в шоке, но тем не менее старался не привлекать к себе внимание. Я посмотрела ему в глаза, настороженные и живые, и все поняла.
Он приблизился, и я заставила себя улыбнуться. Он не смог ответить тем же, однако поклонился и попросил разрешения подойти.
Оказавшись рядом со мной, он шепнул на ухо так тихо, что даже Эдуард не мог его слышать:
— Адмирала ранили в руку. Телохранители отнесли хозяина в номер гостиницы на улице Бетизи.
Некоторых телохранителей дал адмиралу Эдуард, когда тот только прибыл ко двору. Улыбка на моих губах застыла.
— Рана смертельна? — спросила я.
— Они считают, что нет, Madame la Reine.
— Кто еще знает?
— Адмирал послал двух своих капитанов немедленно сообщить об инциденте королю. Кажется, сейчас у короля Генрих Наваррский.
Таванн продолжал говорить, но его слова утонули в шуме, который все нарастал в моих ушах. Казалось, стучат лошадиные копыта. Я положила ладонь на руку сына.
— Эдуард, — позвала я тихо.
Затем поднялась и жестом велела Таванну следовать за нами.
Мы величаво двинулись по большому залу; придворные расступались, давая дорогу. Я приподняла юбки и вниз не смотрела. Этого не требовалось: я уже физически ощущала кровь.
А вот и рассказ, составленный из доклада маршала Таванна и свидетелей.
Сразу после заседания Совета адмирал Колиньи отправился искать короля. К его разочарованию, Карл был в галерее: играл в теннис с молодым герцогом де Гизом и с Телиньи, шурином адмирала. Карл был смущен, а Колиньи рассержен, поскольку король обещал пообщаться с ним сразу по окончании празднеств. Адмирал потребовал немедленной аудиенции, король отказал; разъяренный Колиньи удалился.
На улицу Бетизи он вышел из северных ворот Лувра. Его сопровождали четверо гугенотов и десять шотландских гвардейцев. Приблизившись к дому де Гизов, Колиньи вынул из кармана очки и письмо, присланное ему молодой, недавно родившей женой. Адмирал был углублен в чтение, когда оказался в поле зрения убийцы. В этот момент Колиньи остановился, потому что на ботинке развязался шнурок.
Моревель не заметил этого и выстрелил, когда адмирал нагнулся.
Снаряд прошил левую руку Колиньи и почти оторвал ему указательный палец на правой руке. Сустав болтался на коже. Адмирал потерял сознание.
Охрана сомкнулась вокруг него. Все они слышали выстрел и поняли, что прозвучал он из дома де Гизов. Трое охранников ворвались в помещение и увидели дымившуюся аркебузу. К тому времени Моревель успел сбежать.
Я готова была иметь дело с возмущением, вызванным убийством Колиньи, но не рассматривала возможности того, что адмирал останется жив.
В аванзале короля мы с Эдуардом обнаружили с дюжину разъяренных гугенотов. Они сбились в толпу, и поначалу я не заметила Карла. При звуке наших шагов черные нобли обернулись и недружелюбно оскалились, хотя и пропустили нас к королю. Тот сидел за столом, подле него стояли Генрих и Конде.
При нашем появлении Конде сделал пару шагов в сторону, а Наварр был так занят беседой с королем, что, видимо, нас не увидел. Карл съежился в кресле, обхватив голову руками. По его щекам текли гневные слезы. После энергичной игры в теннис его лицо раскраснелось.
— Пустите меня! — причитал Карл. — Пустите! Я не могу думать! Почему Господь так меня не любит?
168 
