— А в тот вечер у соседей было всё тихо? У вас же общая стенка!
— Абсолютная тишина! Андрей, муж Ады Львовны, был в командировке. Ада женщина не загульная. Я, честно говоря, очень и очень удивился, обнаружив её в вечернем наряде и в босоножках на каблуках. Ну, скажите, зачем замужней женщине в одиночестве так наряжаться? Значит, она куда-то собиралась? Или кого-то ждала? Не понимаю. Мы со Львом Давыдовичем Аврориным, её отцом, хоть и служили в одной Академии наук, но особой дружбы не водили. Просто были добрыми соседями — такими, которые в дела друг друга не лезут. Лев Давыдович умер давно, Марта Ильинична, жена его, тоже. В той половине дома живёт… жила Ада Львовна с мужем, но отношения невмешательства и нелюбопытства к делам друг друга между нами остались, несмотря на то, что сестра Ады, Эльза, вышла замуж за моего сына и стала моей невесткой. Я, знаете ли, батенька, один только раз позавидовал своему соседу Льву Давыдовичу Аврорину — когда у него родились девчонки-двойняшки. Я так о дочке мечтал! А родился… сын. Ну, вы знаете… Перов Роман Иванович, офис у него в городе как… как… Кафедральный собор.
— Кто ж не знает, — вздохнул сочувственно Гранкин.
При упоминании о сыне, настроение у профессора явно упало. Он надолго присосался к вину, уставившись в какую-то точку на противоположной стене.
— Эх, была бы у меня девка, — вздохнул он наконец, — была бы девка, ближе была бы к дому, к родителям, отца бы любила, по хозяйству шуршала… Я бы её баловал, наряжал. А тут… бабки, бабки, бабки и власть — одно на уме. Тьфу! Пальцы веером и офис как Кафедральный собор. Тьфу! А ведь я его на Достоевском и Толстом воспитывал! Я его на раскопки брал, к древней культуре приобщал. Я… Слушай, у тебя дети есть?
— Есть! — Виталя почувствовал, что сердце дало сбой, и срочно присосался к спасительной трубке.
— Девочка или мальчик?
— Дев… маль… девочка, — не выпуская трубки из губ, пробормотал Гранкин и уставился в ту же точку на стенке, куда до недавнего времени неотрывно смотрел профессор.
— Счастливчик, — вздохнул Иван Терентьевич. Он встал, распрямился во весь свой невысокий рост и с наслаждением потянулся.
Он был складный такой, бравый профессор — без лишнего веса, с седой бородой, удивительно гладкой лысиной, голубыми глазами, и невероятно белыми зубами. Очки бы ему не подошли. Только трубка.
— А как тебя, батенька, зовут? — спросил он, похлопав себя по бокам, будто убеждаясь в наличии у себя крепкого, мускулистого тела.
— Виталя.
— Вить, а Вить, можно без церемоний?
— Да запросто.
Профессор вдруг запустил руку в рот, пошуровал там и вытащил на свет божий вставные челюсти. Облегчённо вздохнув, он заботливо опустил свои красивые зубы в стакан с водой, стоявший на столе. От неожиданности Виталя поперхнулся вином и закашлялся.
— Твут ошень, — пришепётывая, пожаловался Иван Терентьевич. — Никак пвивыкнуть не могу. В экшпедициях жубы потефял. Питание там, жнаешь, не ошень… Хвеновое там питание.
— Иван Терентьевич…
— Ваня.
— Вань, а Вань, можно без церемоний?
— Жа не фиг делать.
Гранкин встал и, подняв огромную бутыль, с наслаждением сделал два больших глотка прямо из горла. Заинтересовавшись его манипуляциями, Джерри громко залаял.
— Джерри, баиньки, — приказал Виталя, и Джерри быстренько плюхнулся на подстилку, закрыв глаза.
Эйфория расправила крылья. Теперь уже Гранкин нисколько не сомневался, что в её происхождении виновато вино из черноплодной рябины.
Как бы то ни было, эту ночь он провёл не зря. У него в руках улики, правда, ещё предстоит понять, что они значат, но…
Виталю вдруг сильно качнуло, и если бы не услужливо подставленный локоть профессора, он свалился бы на пол плашмя. Странно, но пьяным себя Гранкин не чувствовал. Только очень удачливым и сильно умным.
— Вить, — зашептал профессор, — Вить, а давай чевез чевдак залезем на ту половину дома и там… пошукаем! Чевдак-то общий! — Дикция у профессора никуда не годилась, но Виталя прекрасно его понимал. — Может, чего интевесненького найдём, а? Пойдём, я ход знаю!
— А муж?
— Што муж?
— Ады Львовны муж же там спит! Он же наверняка из командировки вернулся, раз тут такие события… Не, Вань, хватит с меня твоего ареста! Я больше не выпью.
— Вить, ну я ж не дувак, ты ж сам сказал! Адкин муж в гостиницу на вгемя певеехал. Говогит, што не может пока жить там, где всё напоминает ему о жене!