142 
Дашкевич наклонил голову к рюмке и только сейчас обратил внимание, что на соседнем табурете устроилась весьма соблазнительная особа в платье, едва прикрывавшем зад, овальный вырез открывал добрую половину высокой груди. Сколько ей лет? Семнадцать или все сорок? На девице такой слой штукатурки, что легко ошибиться на четверть века. Впрочем, возраст дело десятое. Дашкевич так замотался, что уже не мог вспомнить, когда в последний раз делил кровать с особой противоположного пола.
– Что, красавчик, ты здесь один?
– Как перст, – кивнул Дашкевич.
– Скучаешь? – женщина глотнула из высокого стакана тягучую жидкость, напоминающую диетический коктейль из куриных яиц.
– Скучаю – не то слово, слишком слабое.
– Может быть, угостишь меня «маргаритой», и мы заглянем ко мне в гости. Я тоже одна. И просто умираю от скуки.
– Это можно.
Улыбнувшись, Дашкевич уже открыл рот, чтобы позвать бармена, но не произнес ни звука. Неожиданно для себя он вздрогнул, будто по телу пропустили разряд тока. Вспомнилось лицо тестя, налитое кровью, его крепко сжатый чугунный кулак, похожий на кувалду. Он увидел свой дом, перебитую посуду, испорченный паркет, заплаканную физиономию жены. Увидел себя, униженного и жалкого, стоящего навытяжку в рабочем кабинете тестя.
– Нет, нет.
Дашкевич поднялся на ноги, положил на стойку пару мятых купюр.
– Что-что? – не поняла женщина.
– Я говорю, вы тут выпейте. А я… А мне… А меня вызывают.
Он повернулся и медленно зашагал в сторону выхода.
– Морочит голову порядочным девушкам, чертов педик, – услышал Дашкевич за своей спиной женский голос.
– Он просто паршивый сифилитик, – выдвинул свою версию бармен. – Считай, тебе повезло. Я сифилитиков за версту вижу, насмотрелся… Они всегда причмокивают, когда пьют настойку. И верхняя губа у них дергается.
Дашкевич вышел на лестницу и вместо того, чтобы идти в ресторан, вызвал лифт и поднялся к себе на этаж. Аппетит оказался безнадежно испорчен, да и шницели в ресторане не многим вкуснее подметки солдатского сапога. «Он просто паршивый сифилитик», – звучал в голове голос бармена. И этому человеку Дашкевич всегда оставлял щедрые чаевые. Хотелось спуститься вниз, перемахнуть стойку и раздолбать физиономию этого хама в кровавое месиво, а потом порезать ее бутылочной «розочкой». Но Дашкевич сторонился сомнительных приключений и разборок со всякой швалью. Он нашел в себе силы сдержаться, проглотил обиду. Бросив на стул пиджак и галстук, хотел завалиться на диван и отгородиться от мира газетой, как ширмой. Но тут на тумбочке зазвенел телефон.
Первый звонок за четверо суток. Дашкевич сорвал трубку.
– Где тебя черти носят? – услышал он голос Бирюков. – Третий раз звоню и…
– Жрать ходил, – ответил Дашкевич. – Но мне испортили настроение. В этом клоповнике собрались одни паскуды, суки. Как на подбор. Ну, что скажешь?
– Лопату и фонарь не забыл?
– Все в фургоне.
– Тогда спускайся, садись за руль. Жми по кольцевой, свернешь на Дмитровское шоссе. Остановишься на двадцатом километре. И будешь ждать меня. Какой номер твоего мобильника?
Дашкевич дважды повторил номер.
– Все произойдет сегодня? – взволнованно спросил он. – Без фокусов?
– Не теряй времени, уже темнеет.
Дашкевич услышал короткие гудки отбоя. Он вытащил мобильный телефон, набрал номер. Два парня, которых он захватил с собой из Воронежа, жили на третьем этаже. Они не ходили в ресторан и не пьянствовали в баре. Они сидели и терпеливо ждали, когда придет их время. Трубку взял старший, Семен.
– Этот хрен нарисовался, – сказал Дашкевич. – Встреча на двадцатом километре Дмитровского шоссе. Он приедет на своей «девятке». Живо собирайте вещи, потому что обратно мы уже не вернемся. Садитесь в свою тачку, подъезжайте туда. Затем, когда встретимся и выедем на место, следуйте за нами на расстоянии метров двести. Ничего не предпринимать без моей команды. Ничего. Просто этот хрен собачий должен знать, должен видеть, что вы рядом. И случись со мной хотя бы приступ мигрени, живым ему не уйти. Но никакой самодеятельности.
Дашкевич дал отбой, сунул пистолет под брючный ремень, вытащил из шкафа чемоданчик с вещами. Поверх пиджака надел куртку болотного цвета, вздохнул и перекрестился.
***
Желтые световые круги фонарей отражались в мокром асфальте, дождик, стихший к вечеру, снова закапал. Бирюков в насквозь промокшем плаще стоял на обочине дороги рядом с километровым столбиком и, чтобы не замерзнуть, переминался с ноги на ногу. Время от времени он прикрывал огонек зажигалки от ветра и дождя, прикурил очередную сигарету. Мимо мчались машины, на лицо попадали мелкие дождевые брызги, но он не обращал внимания на мелкие неудобства. На плече висела спортивная сумка, на дне которой лежали пачки фальшивых баксов, перетянутые резинками, четыреста тысяч без какой-то мелочи, и бутылка питьевой воды.
142 
