117 
— Прикольно.
Она взяла синий халат для Кузи и, поколебавшись, еще белый для себя.
— Ну, раздевайся, что же ты. Возьми халат. Отвернись, я переодену купальник.
Он повернулся к ней хвостом, бросил в рот жвачку, стал жевать и глядеть в окно, но слышал, и это было понятно даже по его двигающемуся от жевания затылку, как там шуршат и щелкают резинки купальника. Знал бы он, как они с Региной тут развлекаются с массажистами. Хорошо, что не знает.
— Чуть не забыл, — сказал он, не оборачиваясь и не делая попытки раздеться, — я же тебе тысячу привез все-таки для Анны Петровны. Раз уж мы обещали, хотя я думаю, уже без толку все это, и вообще. Все как-то сразу стало по-другому, и неохота ничего. Ты возьми, а я поеду. В суде все как-то было по-другому, а здесь, понимаешь, я чувствую себя как будто не отсюда. Ты понимаешь, о чем я говорю? С тобой такое бывает?
— Ну конечно, — сказала она, поправляя купальник перед зеркалом и видя в отражении, что он все так и сидит, лицом к окну и спиной к ней. — Вот в суде я в первые дни тоже себя так чувствовала, ну а потом мне все стали как родные. И ты тоже здесь привыкнешь, если будешь регулярно ходить. А я-то тут как рыба в воде. Я же в этом выросла в Алма-Ате, ну там спорт, и все такое. Да я ничего другого и не умею. Но ведь делать людей красивыми — это, в конце концов, тоже неплохо. Я же ничего плохого не делаю.
— Но ведь это только внешне, — сказал он, по-прежнему глядя в окно, как будто хотел туда улететь, как не умеющая летать птица, допустим курица, — Это получается обман, несоответствие. Это ужасно, когда красиво только снаружи, и ужасно, что это можно купить. Ведь ты же красивая не только снаружи… Просто внутри это пока еще не раскрылось.
— Откуда ты знаешь? — спросила Ри. Она перестала поправлять перед зеркалом вовсе не нуждавшуюся в этом бретельку и подошла к нему ближе.
— У тебя лицо…
— Ну посмотри же мне в лицо, — сказала она. — Что же ты сидишь хвостом?
Он послушно повернулся, продолжая жевать, но что-то мешало ему смотреть ей в лицо, и поэтому он стал, опять отворачиваясь, говорить вбок:
— У тебя лицо такое… Детское, еще не сформировавшееся. Оно еще несовершенно, но оно содержит в себе совершенство где-то внутри, в потенции…
Слово «потенция» Ри до сих пор знала только в одном смысле, а тут было про что-то другое, насколько она сейчас могла это понять. Она опять повернулась к зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо более внимательно и понять, о чем это он говорит. И если бы он это говорил, действительно глядя ей в глаза, то это получалась бы правда, а так, вбок, выходила хотя и не ложь, но просто какая-то абракадабра. Он, конечно, и сам это тоже чувствовал. Хотя, может быть, это и была чистая правда.
— Расскажи мне про свой роман, — сказала она, растягиваясь на массажной кушетке лицом вниз. — Как он называется?
— «Прямой эфир», — сказал Кузякин и выплюнул жвачку. — Тут можно курить?
— Конечно, там где-то должна быть пепельница.
— Прямой эфир, — повторил он уже каким-то другим, уверенным, но немного истерическим голосом и сел рядом с ней на кушетку с пепельницей и горящей сигаретой в руке, в своем нелепом китайском тренировочном костюме. — Мы всегда думаем, что все это только в записи, что это потом можно будет поправить, подмонтировать, сделать себя умными и решительными, а лишнее вырезать, но потом оказывается, что это все был прямой эфир, и ничего уже нельзя ни переделать, ни исправить, ни вернуть. Ты понимаешь?
— Понимаю, — сказала она, переворачиваясь на спину и глядя ему прямо в глаза.
Кузякин потушил сигарету в пепельнице, наклонился и стал развязывать тесемку ее купальника, завязанную сзади на шее. Она смотрела ему в глаза молча, пока он стягивал купальник сверху, с груди, но дальше не получалось, потому что она же должна была хотя бы приподнять все остальное.
— Кузя, ты уверен, что это сейчас нужно делать? — спросила она.
— Это прямой эфир, — сказал он глухо, продолжая сжимать в руках купальник возле ее бедер, но не сами бедра, — Потом уже ничего нельзя будет ни исправить, ни переделать, ни изменить.
— Я все-таки запру дверь, — сказала она и соскользнула с массажной кушетки.
Хотя с чего бы? Чужие сюда не заходили, а свои видели тут и куда более откровенные сцены, и никто никого особенно не стеснялся, просто притворили бы дверь, если бы что услышали, вот и все.
Она уже шла обратно от двери, переступая через упавший на пол купальник, но у Кузякина там ничего не шевелилось, как у покойника, и было понятно, что там ничего так сразу не исправишь. Да и расхотелось почему-то этим заниматься.
117 
