Особенно,... 
40 
– Взять солому, на котолой только сто лезала свиня, но солому тёплую и цистую! – поднимал маленький «ангел» крохотный пальчик, собирая внимание слушателей. – Полозыть её на класную серстяную или фланелевую тляпку и пливязать на сею к зелёзке. Болезнь легко плоходит в тли дня! Пловелено!
Ирка знала молитвы утренние и молитвы на сон грядущий, молитвы благодарственные и ещё бог знает какие. Заговоров – без числа. Но за произнесение заговоров ради хвастовства перед матерью «ангел» как-то раз даже получил по пухлой попе непосредственно от причислившей её к ангельскому племени бабки.
– Молитвы – сколько угодно, хоть вслух, хоть про себя, хоть путая утренние с ночными. Заговоры – только по делу! – строго сказала она воспитаннице. – Молитвы – это воздух. Заговоры – молот и наковальня. Станет кузнец молотом в избе размахивать, а? То-то!
«Ангел» обиделся, но с бабкой спорить не стал. Зато весь вечер отрывался на матери, забравшись к той в постель и заставив выучить наизусть «со слов» одну из молитв на сон грядущий:
– «Господи, помилуй», – надо сказать двенадцать лаз, поняла?! Двенадцать! Завтра утлом, когда плоснёшься, не смей ничего делать, даже зубы чистить, пока мы утленнюю молитву с тобой не выучим, ладость моя! – строго сказала Ирка матери.
Бабка никогда не говорила Ирке: «горе моё», как это иногда принято у старых добрых крестьян. Только «радость моя». Даже когда грозилась отходить хворостиной.
Когда Ирке исполнилось пять, бабка разрешила ей ходить ногами не только по деревянному полу, но и наконец-то по грешной земле.
– Я что, уже не ангел? – насупилась «наездница», разжалованная в пешеходы.
– Уже нет. Ты уже человек. Но если хочешь – будешь дочерью фараона.
– А кто такой фалаон?
– Это такой царь, – пояснила бабка.
Ирка согласилась быть дочерью царя. Ещё неизвестно, что лучше – ангел или дочь царя.
– Тепель я дочь фалаона! – известила Ирка мать в очередной приезд. – Поняла?!
– Замечательно! Значит, теперь мы уже можем не молиться по утрам и вечерам. Дочь фараона не обязана произносить православные молитвы, – с облегчением воскликнула мать.
– Мама, ты что, дулочка? – удивлению Ирки не было предела. – Ты что, не помнишь, как начинается символ велы? «Велую во единаго Бога Отца, Вседелзителя, Тволца небу и земли, видимым зе всем и невидимым», – завела она гнусавой скороговоркой, – единаго! И только потом пло Иисуса Хлиста.
– Мама, вы у неё в голове такую кашу развели! – попыталась выговорить бабке Иркина мать. – Не то чтобы я против, но ей же скоро в школу, в октябрята-пионеры, а вы со своим богом.
– Да ещё и с полным и окончательным космополитизмом наперевес, – заржал Иркин папа, мастер инструментального цеха машиностроительного завода. Он был весёлый, добрый, компанейский мужик. Любил жену, дочь и даже тёщу. Тёща была славная. Все окрестные сёла на неё молились. Она умела снять любую хворь – и физическую, и душевную. Деньгами, если давали, не брезговала. А давали часто. Скольких она вытащила – особенно тех, кому в городах доктора уже скорую смерть пообещали. За детей деньгами не брала. Занималась и ещё кое-чем – для баб. Привороты-отвороты и так далее. Но пока у неё жила Ирка – такими делами не занималась. Животных, кстати, тоже лечила получше любого ветеринара. Могла и жеребца кастрировать, и корову от колик избавить. В общем, чего только бабка не умела. А что Ирке башку забивает, так дитя ж неразумное, в город переедет – забудет. Дом уже почти достраивают – в первом квартале будущего года обещали сдать. Ирка в школу пойдёт – вмиг вся эта ерундистика молитвенно-заговорная из неё вылетит. Зато вон какая она у бабки присмотренная, гладкая, шестой год девке – ни разу ни соплей, ни синяка не было. Как-то раз палец порезала обо что-то там во дворе, обычное дело для ребёнка. Так вместо того чтобы плакать и ко взрослым бежать, она горсть земли в руку зажала, над ладошкой пошептала и говорит:
– Папа, выходи уже. Я знаю, что ты за салаюшкой стоишь. Иди сюда, не бойся. Смотли, у меня уже никакого полеза нет.
Что делать? Вышел. Она на него глянула, в кулачок дунула, и раскрыла. А там – ни земли, ни пореза. Сам же видел из-за сарая, глубоко порезала, кровь капала.
– Не пележивай, папа. Кловь в землю ушла. Илка тли капли матели сылой-земле отдаст, а мать сыла-земля Илке столицей воздаст!
– Да-да, – сказал сильно обалдевший, мягко и прилично сказать, папа-мастер. – Пора тебя в столицу забирать. От этой старой ведьмы. Не-не, бабка у нас мировая, но ведьма. Как есть – ведьма!
40 
