248 
Эту песню Окуджава несколько раз называл «самой длинной» – по крайней мере на момент написания; так и осталось – сорок строк, пять восьмистиший. Это не помешало ей стать одной из популярнейших. Популярна она и у исследователей – каких только смыслов не обнаруживали в этом тексте! В Интернете можно ознакомиться даже с работой, где подробно доказывается, что елка – это царская Россия, поскольку цветовые определения «синяя крона, малиновый ствол» к реальной ели относиться не могут, зато это цвета Преображенского полка. Множественность толкований подтверждает, что вещь воспринималась как этапная – и что смысл ее шире заявленного; в литературе отслежены интертекстуальные связи «Прощания» с пастернаковским переделкинским циклом (в первую очередь это «Вальс со слезой» – «Как я люблю ее в первые дни»). «Прощание» – в самом деле вещь переломная, значившая для Окуджавы много: после нее в песенном творчестве наступила долгая пауза.
Сам Окуджава не раз говорил, что питает слабость к новогоднему празднику, подводит итоги, мечтает с нового года зажить по-новому, – он и здесь не отличался от «прослойки», голосом которой был. Новый год – главный советский праздник, главнее Первомая и Седьмого ноября; готовились к нему загодя, чуть не за месяц. Ни у одного другого советского празднества нет такой обширной мифологии, такого богатого вещественного и культурного антуража – вероятно, еще и потому, что Новый год был точкой встречи со старой Россией, воспоминанием о Рождестве. Почти все советские праздники так или иначе были продолжением старых, церковных – некоторые теперь задним числом и Первомай провозглашают «нашей красной Пасхой»; и тем не менее между Первомаем и Пасхой было куда меньше параллелей, чем между новогодьем и Рождеством. Елка, официально возвращенная народу в 1935 году, была еще и символом исторической преемственности. Соответственно прощание с ней воспринималось как горькое возвращение к будничности, похороны еще одной надежды: само собой, никакая лучшая жизнь с 1 января не наступала. Наступало похмелье – для одних буквальное, для других метафорическое. Именно тема прощания с елкой стала весьма частой в советской лирике шестидесятых годов. У советского человека было не так много встреч с метафизикой, прямых поводов задуматься о смысле – или бессмыслице – существования; для подведения итогов и напряженных диалогов с совестью использовались календарные предлоги. Не зря одной из популярнейших советских пьес (а впоследствии экранизаций) был «Старый Новый год» Михаила Рощина.
Чтобы восстановить контекст, вспомним стихи Новеллы Матвеевой и Юрия Левитанского – 1964 и 1969 годов соответственно.
- Матвеева:
- Прошел, прошел, осыпался Новый год:
- Все куклы с елки попадали вниз лицом…
- Блестящий шарик, как перезрелый плод,
- Свалился с ветки – смирился с таким концом.
- Морозной ночью, стыдливо крадясь как вор,
- Уносишь елку – бросаешь на задний двор,
- Но завтра снова – за шкафом и там, в углу, —
- Найдешь от елки еще не одну иглу.
- И долго будешь от игол свой дом полоть,
- А иглы будут с укором тебя колоть —
- Так тихо-тихо, как, долгую мысль тая,
- Свою же руку порою кольнет швея.
- Левитанский:
- Итак, зима. И чтобы ясно было,
- Что происходит действие зимой,
- Я покажу, как женщина купила
- На рынке елку и несет домой.
- Как вздрагивает елочкино тело
- У женщины над худеньким плечом!
- Но женщина здесь, впрочем, ни при чем.
- Здесь речь о елке. В ней-то все и дело.
- Итак, я покажу сперва балкон,
- Где мы увидим елочку стоящей,
- Как бы в преддверье жизни предстоящей,
- Всю в ожиданье близких перемен.
- Затем я покажу ее в один
- Из вечеров рождественской недели —
- Всю в блеске мишуры и канители,
- Как бы в полете всю, и при свечах.
- И наконец, я покажу вам двор,
- Где мы увидим елочку лежащей
- Среди метели, медленно кружащей
- В глухом прямоугольнике двора.
- Пустынный двор и елка на снегу
- Ясней, чем календарь, нам обозначат,
- Что минул год и следующий начат,
- Что за нелепой разной кутерьмой —
- Ах, Господи, как время пролетело…
- Что дни хоть и длинней, да холодней…
- Что женщина… но речь тут не о ней.
- Здесь речь о елке. В ней-то все и дело.
Ясно, что и стихи Матвеевой, и стихи Левитанского – не только и не столько о Новом годе; у Левитанского речь о некоей обобщенной женской судьбе, а у Матвеевой – о том, что Сергей Гандлевский впоследствии так точно назвал «Самосуд неожиданной зрелости». Ясно, что оба стихотворения тоже шире заявленной темы; оба не просто так появились в эпоху, когда общество в очередной раз переживало крах иллюзий. Стихотворение Окуджавы, впрочем, гораздо многозначней.
248 
