Война эта принципиально отличалась от того, что устроили в оны смутны времена гражданин Минин и товарищ Пожарский. Впрочем, кому ж, как не альтернативщику, знать: о том, что они устроили, достоверно ничего не известно. Да и про Сусанина мы мало что знаем – особенно если учесть, как лепило варяжство своих героев: ничем не брезговало, отовсюду подбирало. Минина и Пожарского засахарили до полной неузнаваемости: каждый год, да не по одному разу, демонстрировалась художественная картина, статуарная, позднесталинская, с грозной лающей музыкой, древнерусскими буквицами в титрах, с многословно-интеллигентным, коварным польским королем Жигимонтом подозрительно неарийского вида. В прессу вовсю проникало слово «супостат». Новая волна самоистребления началась сама собой, без верховного сигнала – ибо власть, что-то смекнув, давно уже не ставила задач: видно было, что призови ты хоть к разведению помидоров – завтра же начнется бойня, да картофельные бунты уже и описаны. Как из любой физической материи, включая табурет, умели в России изготовить самогон, так и любой духовный материал с легкостью прекращали в погром, и что ж мудреного, что один из дней единства и согласия дал начало побоищу? Признали это не сразу, говорили о массовых беспорядках, о том, что все под контролем, – но быстро прикинули возможные выгоды войны, списали на нее все за милую душу и объявили тотальную мобилизацию.
Волохов давно ждал подобного исхода – особо после знакомства с Гуровым; в день объявления войны, случившийся аккурат после его тридцать третьего дня рождения, незадолго перед Новым годом, он с Гуровым встретился на Поклонной горе. Место выбрали людное – шел патриотический митинг, можно было побалакать незаметно.
Гуров, впрочем, незаметен был везде – Волохов поклялся бы, что и в первую встречу, у давно уехавшей Сони, не замечал его, пока Гуров сам не пожелал объявиться. О его делах Волохов понятия не имел: знал только, что Гуров служил в Генштабе и постоянно ездил в командировки, инспектировал войска, проверял училища, интересовался непредсказуемыми вещами – то рыбными промыслами, то сталью, – имел знакомства в деловых и эзотерических кругах (по сути, все российские круги были перемешаны, и деловые мало отличались от эзотерических). С Волоховым они виделись редко – не в последнюю очередь потому, что первая приязнь сменилась некоторой взаимной подозрительностью. Волохов догадывался, что Гуров бережет его для тайного дела, на которое он, Волохов, еще, может, и не подпишется – тогда как для Гурова сама его принадлежность к коренному населению была залогом готовности на все. Волохов вообще не очень желал прислушиваться к голосу крови – апелляция к этому голосу равно отвращала его в варягах и хазарах, и почему надо было делать исключение для таинственного населения, к которому они с Гуровым принадлежали, он не понимал. Волохов подозревал, что Гуров отвел ему отдельную роль в своем плане, а Гуров подозревал, что Волохов не желает больше играть какую-либо роль в чьих-либо планах, а злится потому, что собственных у него нет.
– Что, дождался? – в лоб спросил его Волохов.
Гуров кивнул. Он был спокоен, как всегда, но очочки его поблескивали победительно.
– Значит, все сделалось силою вещей?
– А то. Ты меня слушай, я зря не скажу.
– Перебьют, думаешь, друг друга?
– Непременно. Долго терпели, да теперь уж, видать, окончательно.
– И чем все кончится?
– А ничем. Полным ничем. Я давно говорил, что победы тут не будет – друг друга пожрут да и сдохнут. Им поврозь помирать неудобно, а вместе, думаю, даже радостно. Достойный венец двух бесполезных племен.
– Не похоже пока, чтобы друг друга. Похоже, что наша возьмет.
Гуров пожал плечами.
– Думай, как знаешь. И что это за «наша»? Когда ты уже перестанешь к варягам примазываться?
– Нравится мне так.
– Ты и в армию пойдешь?
– Почему нет. Призовут – пойду. Мой год пока не трогают, молодых гонят.
– Ну, давай. Варяг выискался. Убьют тебя, дурака, – с кем страну будем поднимать?
– Это когда ж ты ее поднимать вознамерился?
– Когда два ига друг друга схарчат, – весело сказал Гуров.
– И что, думаешь, будет кого поднимать?
– Обязательно, – сказал Гуров. – Откуда и возьмутся…
– Немного же ты с ними наподнимаешь, если они тысячу лет такое терпели.
– А они не терпели, – все так же ровно и весело ответил Гуров. – Они часа ждали.