159 
– Позвездеть ты, Гуров, любишь, это точно.
– Ну а что еще делать? Мешки ворочать? Варяги пусть мешки ворочают…
– Где она?
– Она довольно далеко, – вкусно затягиваясь сигареткой, сказал Гуров. – И скоро будет еще дальше. Сильно подозреваю, что увидитесь вы не скоро, если увидитесь вообще. Аи, аи, какое горе. Руки распускать не вздумай, оружие при мне, и владею я им прилично. А теперь настало время познакомить нашего мальчика с некоторой частью его родной мифологии. Надо же знать свой край, как говорят варяги. Кстати, лишний пример полного непонимания нашего праязыка. Край по-нашему – предел, граница. А часть территории – крой. Местность, которую кто-то покрыл. Отсюда же и кройка – ткань делится, как карта. Надо знать свой крой. Смешно же знать свой край, то есть предел. Его никто не знает.
Волохов молчал.
– Короче, – сухо продолжал Гуров, – я тебе, Володя, не враг, ты мне, Володя, брат. И тебя я сроду никуда не пошлю, потому что мне мой край очень хорошо известен. Против своего у меня никакой силы нет, а если и есть, пользоваться ею мне неприлично. А хазаркам нечего крутить амуры с коренным населением, особенно теперь, когда всякий час на счету. Что сроки близятся – вижу, а откуда шандарахнет – не вижу, такой у меня край, а Василий Иванович ушел, спросить не у кого.
– Какой Василий Иванович? – спросил Волохов.
– Не обращай внимания, считай, что Чапаев. Ну так вот, друг милый. Что ходим мы по кругу – это мы с тобой обсуждали многократно. Хождению этому не было бы края, кабы не одно специальное пророчество, известное нашему племени с давних времен. Угнетать нас по очереди можно сколько угодно, а вот в брак вступать с угнетателями можно избирательно. Потому что родиться от этого брака может тот, кто всему нашему роду положит начало. Что такое начало, надо тебе объяснять или сам догадаешься?
– Где она? – снова спросил Волохов.
– Жива-здорова, прояви терпение. Мог бы и не перебивать старшего по званию. Начало, милый друг, – это самый и есть конец нашей истории в той версии, которую мы доселе знаем. Привет всему, проще говоря. И настанет этот привет в одном из двух случаев, либо в обоих сразу, чего, как я понимаю, можно сегодня опасаться. Либо славного рода наш человек полюбит хазарку, либо славного рода наша девушка полюбит варяга. И тогда амба, пожар, потоп и короткое размыкание. Случаи подобные бывали, примеры суть многи, и всякий раз история хитроумно вмешивалась. Или не история. Или не хитроумно. Пару раз совсем уж было на грани останавливали – царевич Алексей, нашей девушки отпрыск, почти-почти батюшку сдвинул, но оговорили и царевича. Много, много было разного, а ты как думал. История – жестокое дело. Но тут уж, как говорится, выбирай: либо ты одного царевича оговоришь, либо всю страну к чертям провалишь. Так и дожили до двадцать первого, и еще проживем, хотя отдельные знамения подсказывают… подсказывают… – Гуров глубоко вздохнул и затушил сигарету. – А прочие цивилизации – где они, желал бы я знать? И Риму привет, и Византии привет, и Америке скоро то же самое, а Европа, мнится, давно уже. В то время как мы себе живем в прекрасной неприкосновенности, и убыль от всех захватов и тираний не превышает естественной убыли от старости и пьянства, которое, кстати, одних губит, а другим открывает высшие миры. Об этом подробнее в свое время. Вопросы, майор Волохов?
– И ты хочешь сказать, – медленно выговорил Волоков, – что из-за этого вашего мудацкого суеверия… я больше не увижу Женьку?
– Ну, это дело твое. Захочешь – увидишь.
– Где она?! – в третий раз повторил Волохов, сжав кулаки.
– Есть такая деревня – забыл, как называется, – сказал Гуров. – Деревень, собственно, две. Все остальные созданы по их образу и подобию. В одной деревне все есть, и она называется Дегунино. В другой ничего нет, и ее названия никто толком не помнит, потому что никто еще оттуда не возвращался. Интересная очень местность. Что туда ни попадает, все пропадает. Очень может быть, что там замечательно, И именно поэтому никто оттуда не вернулся. Женька твоя сейчас едет в ту деревню и, по всей видимости, скоро узнает, хорошо там или плохо. А поскольку ты ей небезразличен, она уж как-нибудь даст тебе сигнал. Некоторые, говорят, умудряются.
Волохов молчал.
– Я тебе, Володя, должен был раньше сказать, но не хотел грузить, – мягко проговорил Гуров. – Ты, друг, не самого простого рода, это тебе помнить надо. Не высшая ступень иерархии, не жреческая, само собой, аристократия, – но волхв, волк, рудознатец и тайновидец, лозоходец и лесовод в лучшем виде. Знаешь, кто такой лесовод? Ты думаешь – он вроде садовника лесного? Брехня, Володя, искажение языка. Лесовод – тот, кто может людей два года по лесу водить и двум армиям глаза отводить, хорошо ли ты понял меня? Другой бы на твоем месте давно задумался – как это ты два года не воюешь, и никто еще тебя не поймал? Это, Володя, не всякому дастся, и не со всякой девушкой тебе, Володя, можно дело иметь. Мы тебе лучше найдем.
159 
