36 
* * *
В один прекрасный день подружка моя, Динка, исчезла. Я отчётливо помнила, что она собиралась вернуться во вторник из командировки в лагерь пострадавших от извержения вулкана. Во вторник она не вернулась, в среду тоже. После двух суток её непоявления я позвонила к её шефу, Саймону, австралийцу латиноамериканского происхождения. Саймон тоже был удивлён исчезновением Дины и даже не знал, то ли обращаться уже в полицию, то ли подождать ещё. Связи с лагерем не было. Однако полиция сама нашла его. Саймон позвонил мне рано утром на третьи сутки после пропажи Дины и сказал, что заедет.
– Что случилось?
– Приеду – расскажу.
Когда я запрыгнула в его пыльный «паджеро», Саймон показался мне более чем удручённым.
– У подруги твоей неприятности.
– Что случилось?
Мой возбуждённый мозг уже представил самые ужасные картины – убийство, изнасилование, несчастный случай, что угодно. Господи, ну во что еще вляпалась моя отчаянная подруга? Динка всегда была немного «без башки», порой я даже слушать не желала, что она творит и куда встревает, настолько безнадёжными казались мне её попытки улучшить мир, который не так уж и хотел изменений.
– Она в местной тюрьме, – мрачно произнёс Саймон.
– Где?
– В Бомане, в тюрьме.
– За что? Как она там могла оказаться без суда и следствия?
– Как раз ожидает суда и следствия. – Саймон был расстроен и зол одновременно. Неприятности сотрудника организации, конфликт с законом означал и удар по имиджу организации. И так НПО не слишком жаловали власти, а тут ещё такое...
– Надо позвонить юристу.
– Уже позвонил. Он приедет в тюрьму.
Бомана располагалась за пределами города. Высокие стены ограды, колючая проволока, вооружённые охранники. Камеры – небольшие, прилепленные друг к другу клетушки, казались безразмерными, так как вмещали в себя огромное количество женщин. Запах пота и грязи, тёмные помещения, сидящие на полу женщины... У большинства из них лица скорее покорные, чем озлобленные. Условия содержания настолько жуткие, что даже я, закалённая больничными запахами и ужасами, ощутила прилив тошноты. Представить, что Дина находится где-то среди этих женщин, на грязном полу, было просто невыносимо. Саймон оставил меня ждать в помещении для свиданий и отправился искать ответственного. Вскоре подъехал и юрист, мистер Фишер, низенький лысый немец с приличным брюшком и таким же пухлым портфелем в руках. Он не стал тратить время на разговоры и отправился вслед за Саймоном к начальству тюрьмы.
Минут через пятнадцать в комнате ожиданий появились и Саймон с юристом, и здешний полицейский. Они что-то оживлённо обсуждали на местном языке, пиджине[1], Фишер эмоционально размахивал руками, наседая на полицейского. У того лоснилось лицо и под мышками проступили пятна пота, полные губы то складывались в трубочку, и он качал головой, то расплывались в широкой улыбке. Он разводил руками и пытался что-то объяснить, но тут вступал Саймон, и полицейскому приходилось адресовать свои аргументы уже ему. Наконец они остановили поток взаимных выяснений.
– Капитан Ламо сейчас приведёт мадам Ляпину, – сказал мне Саймон, грозно посматривая на полицейского.
Тот пожал плечами и вышел из комнаты.
– Что произошло? – спросила я.
– Ошибка. – У Саймона раздувались ноздри, и вообще он походил на разъярённого быка. – Полный беспредел!
– Но ваша подопечная действительно оказалась соучастницей незаконной процедуры, – возразил Фишер. – Так что полной ошибкой это назвать нельзя. Полицейские действовали в рамках закона.
– Какие ещё рамки закона? Так можно кого угодно обвинить!
– Саймон, скажете вы наконец, что произошло? – Я уже еле сдерживалась, чтобы не сорваться на крик.
– Одной девушке сделали аборт в центральном госпитале. А Дина оказалась её сопровождающей.
– И что? Ничего не понимаю... За это сажают в тюрьму?
– В этой стране аборт – нелегален. Это преступление. Дину посчитали соучастницей преступления.
– Абсурд! – прервал Фишера Саймон. – Она не делала аборт своими руками, она не настаивала на аборте, не склоняла к нему девушку, не заставляла врачей. К тому же, мистер Фишер, вы и без меня знаете, что в Папуа закон об абортах унаследован от законодательства Англии девятнадцатого века. И с тех пор любой врач найдёт, как обосновать аборт в качестве меры, сохраняющей жизнь пациента. Почему на сей раз законники посчитали, что смогут доказать преступный умысел, я вообще не понимаю.
36 
