— Это? — Харитон Савелич положил ладонь на стопку сшитых листов в папке. — Ну как тебе сказать… Навроде дневника. Истории болезни. — Он хохотнул и снова обернулся к Клуше. — С клизмами!
— Моя… — Подорогин прокашлялся в кулак. — История болезни — моя?
— Ну не моя ж, Василия. В самом деле!
— Я не Василия, — сказал Подорогин.
— А кто? — затих Харитон Савелич.
— Мое отчество — Ипатьевич.
Харитон Савелич с треском поскреб щетинистую шею. Подорогин переставил с места на место свой стакан с водкой. Клуша рассеянно чертила мизинцем по столешнице. Улыбаясь, Харитон Савелич дважды открывал рот, чтобы возразить Подорогину, но каждый раз только сглатывал всухую и топорщил усы. Подорогин барабанил ногтями по бутылке.
С возгласом: «Ладушки!» — Харитон Савелич вдруг вскочил со стула и подбежал к нише за буфетом. После минуты шумной, сдобренной ругательствами возни он грохнул на стол стопку тощих папок. Подорогин, склонившись, пробежал глазами наклейки на мятых корешках: «Шти(рлиц)льман», «ГДР (Цеппелин — Ранет)», «ПЩ», «ПМ(1)В, ПМ(2)В», «МВД (рота)».
— Значит, говоришь, Ипатич? — Харитон Савелич, отдуваясь, оперся прямыми руками на сложенные скоросшиватели. — Точно?
Подорогин, не слушая его, рассматривал корешки.
— Ну? — поднял брови Харитон Савелич.
— Точно, — сказал Подорогин.
— А чьи тогда похороны в твоем деле? Могила чья?
— Да откуда мне знать?
— А ты знаешь, что жив до сих пор только потому, что — Василич?
Подорогин поправил на запястье часы.
— Бред какой-то.
Харитон Савелич хмыкнул.
— Ты когда в паспорт свой последний раз заглядывал?
— Вчера… — Подорогин приложил ладонь к нагрудному карману. — То есть там — Васильевич. Но при чем тут паспорт? Липовый, к тому же? Какое это имеет значение, когда моего отца звали Ипатием? Когда я знаю об этом?
— Да что тогда, скажи на милость, имеет значение? — развел руками Харитон Савелич. — Что? — Он передвинул стул, подсел к Подорогину и, взяв его за локоть, доверительно снизил тон: — Ты пойми, Василич — оказаться тут Ипатич ну никак не мог. Ни за какие коврижки.
— Почему?
— А почему у тебя одна голова, а не две?
Подорогин, не отвечая, снова переставил свой стакан. В водке плавали хлебные крошки и зеленые точки укропа. Клуша, чтобы чем-то себя занять, взяла одну из тощих папок и равнодушно листала ее.
— …Уже одно то чудо чудесное, что ты тут, — продолжал доверительно Харитон Савелич, — а чтоб Ипатич… Не знаю, Василич, не знаю.
— Чудо? — переспросил Подорогин.
Харитон Савелич подтащил к себе толстый скоросшиватель и, перекидывая страницы взад-вперед, опять стал что-то высматривать в нем. Клуша поправила смявшуюся под папкой газету.
— Ага. — Харитон Савелич придавил ребром ладони одну из страниц и перевел на Подорогина торжествующий взгляд. — Взрывали тебя зимой?
Подорогин аккуратно сдвинул руку Харитона Савелича. Страницу покрывала все та же цифровая абракадабра.
— И тут об этом так и написано?
— Так взрывали? — повторил Харитон Савелич.
Подорогин откинулся на стуле.
— Было дело.
Харитон Савелич не сводил с него глаз.
— А знаешь — кто?
Подорогин хотел ответить, но его перебил толкнувшийся в оконное стекло одиночный удар курантов. Клуша коротко перекрестила солнечное сплетение. По двору под окнами с приглушенным рычаньем пробежала собака. Из кипы тощих папок Харитон Савелич, прицелившись, выхватил одну, разломил ее и со словами «фокус-покус, опля!», словно перед зрительским залом, поводил из стороны в сторону наклеенной на листе цветной фотографией Петра Щапова.
Подорогин, не зная, что сказать, выпил водки.
Харитон Савелич почесал ребром ладони за ухом.
— Не веришь, значит…
— Где туалет? — спросил Подорогин, привстав.
— А за телефоном, у лестницы, — с готовностью отозвалась Клуша.
— Он ведь сторожем на стоянке твоей подрабатывал, — сказал Харитон Савелич. — Не знал?
Подорогин со вздохом сел.
— Кто?
Харитон Савелич опустил кулак на фотографию Щапова.
— Конь в пальто.
— Нет, не знал.
— Так знай.
— И что?
— И что в морячество ходил штатным подрывником на десантуре. Сечёшь?
— Не очень.
Клуша переглянулась с Харитоном Савеличем и достала откуда-то из-за стула еще одну бутылку «Абсолюта»: