89 
Неистовое желание охватило Вулфа, его мускулы натянулись и зазвучали, как струна, под пальцами Джессики, и он глухо застонал.
— Вулф, — шепнула Джессика, — что-то не так?
— Нет, просто я узнал, что у эльфов есть крохотные золотые коготки, вот и все.
— Что?
Он глухо засмеялся, посмотрев на ее изумленные, огромные глаза и пылающие губы.
— Ты пахнешь бренди, — сказал он.
— Ты тоже.
— У меня привкус тебя. Лизни мои губы, Джесси. Дай мне снова почувствовать твой язычок во рту.
— Я и не знала, — удивилась она.
Вместо вопроса Вулф издал горловой звук, похожий на мурлыканье.
— Поцелуй, — прошептала она. — Я и не знала, насколько он интимен. Я попробовала тебя.
— Бренди было твое.
— А все остальное нет. Ты такой теплый, и чуть соленый, и немножко сладкий… Как вино, вкус которого с каждым днем меняется.
— Джесси, — сказал Вулф низким грудным голосом, — ты, кажется, сожжешь меня заживо.
Когда руки Вулфа напряглись, сжимая Джессику, она не сопротивлялась. Он подразнил ее, слегка отодвигая от себя и целомудренно целуя, и тогда она сама обвила его шею, пытаясь крепче прижаться к нему, чтобы вновь испытать поцелуй, которому он ее научил.
Но ей трудно было преодолеть сопротивление Вулфа. Он продолжал легко касаться губами ее губ.
— Вулф?
Он снова издал мурлыкающий звук, который разбередил ей нервы, но в его глазах она не заметила и признаков лени. Они сверкали сквозь густые ресницы.
— Поцелуй меня снова, как раньше, — взмолилась Джессика. — Чтобы я ощутила тебя языком.
Вулф со стоном захватил ее рот и слился с ней в длительном, горячем поцелуе, самом возбуждающем и страстном из всех, которые он когда-либо вкушал. Его руки скользили по волосам, по спине, по округлостям бедер, оглаживая молодое девственное тело. Шелк ночной рубашки скорее дразнил, чем служил преградой его пальцам, ибо ткань была настолько тонка и прозрачна, что не скрывала белизны тела и позволяла ощущать его тепло. Когда он наконец завершил поцелуй, она задрожала, словно от озноба, хотя кожа ее была горячей, а лицо пылало румянцем.
Вулф перевел взгляд с лица Джессики на пульсирующую жилку на шее, затем еще ниже. Тонкая ночная рубашка не могла скрыть крепких грудей. Темно-розовые соски соблазнительно просвечивали сквозь прозрачную ткань.
— Ты помнишь о бутоне и солнечном свете? — спросил Вулф грудным голосом. — Помнишь, как я предупреждал тебя, что страсть — вещь интимная?
— Кажется, мне это нравится… С тобой…
— Хорошо, потому что теперь начинаются интимные вещи.
— Начинаются? — Джессика широко раскрыла глаза. — Ты говоришь, начинаются?
— Маленький сладкий попугай, — пробормотал он. — Да, начинаются. Скоро. Тебе понравится. Будет даже лучше, чем во время поцелуя.
Рука Вулфа, приласкав шею, скользнула к ключицам и ниже. Дыхание Джессики прервалось, и она внезапно почувствовала вес своих грудей. Он горячо прижался к ее губам, Джессика отдала ему свой рот и в ответ потребовала его. Лишь тогда рука скользнула под рубашку, отыскала упругие груди и стала гладить и ласкать их в том же неторопливом ритме, что и его язык.
— Ты словно плененная птичка в моей руке, — сказал Вулф. — У тебя сердце не бьется, а колотится. Я напугал тебя?
Джессика попыталась что-то сказать, но из ее груди вырвался лишь какой-то сдавленный звук. Нервные окончания, о существовании которых она не подозревала, отзывались на медленные движения пальцев Вулфа. Огненная сеть покрыла ее от груди до колен, не давая дышать.
— Помоги мне, Джесси… Дай мне услышать твои слова. Дай мне услышать, как прерывается твое дыхание, если тебе приятно.
Кончики пальцев Вулфа двигались вокруг бархатного венчика девичьей груди. Он легонько трогал сосок, прислушиваясь к прерывистому дыханию Джессики, произносившей его имя, чувствовал, как сосок твердел и напрягался, упираясь в легкий шелк ночной рубашки.
— Я думаю, — сказал Вулф хрипло, — бутон не боится солнца.
Кончики его пальцев продолжали блуждать по груди. Он услышал, как из горла Джессики вырвался тоненький вскрик. Когда он оторвал взгляд от жаждущего розового бутона, он увидел, что Джессика смотрит на него широко раскрытыми глазами.
— Ты дрожишь, — сказал Вулф.
— Я ничего не могу поделать с собой, когда ты смотришь на меня так, как сейчас.
— Как я смотрю на тебя?
89 
