13 
– Большинство людей не пренебрегают вооруженной охраной.
– У меня есть мужчина с тростью.
Несмотря на то что Фейт пообещала себе держать Уокера на расстоянии и воспринимать его как человека, который исполняет свои профессиональные обязанности, она все же не могла не улыбнуться ему. Приятно, что есть человек, с которым можно посмеяться. Тони не любил ее резкого юмора.
– Кайл обычно говорил, что разговор со мной – такой же бессвязный, как полет бабочки. Никогда не знаешь, где она приземлится, – сказала Фейт.
– Она приземлится там, где самый приятный нектар, – с улыбкой произнес Уокер.
Взгляд его блестящих темно-синих глаз задержался на ее губах. Улыбка вдруг исчезла, и он сделал несколько шагов, отходя от верстака. Хромота раздражала его сильнее, чем боль. Она напоминала ему о собственной глупости. Почти такой же, какую он совершает теперь, обмениваясь улыбками с сестренкой Арчера. Но Уокер думал о другом, его интересовали губы Фейт: они на вкус хотя бы вполовину такие же горячие, как на вид?
Губы Фейт дрогнули в улыбке. Несмотря на то что ее новый телохранитель не такой крупный, как ее братья, и гораздо меньше Тони, было в нем что-то надежное. Ей даже нравилась его хромота: если понадобится, она запросто его обгонит.
– У тебя в ящиках есть лупа?
– Ко-о-не-е-чно, – сказала она, подражая его южному выговору.
Он пропустил это мимо ушей, потому что боль усиливалась.
– Извини, – быстро сказала она. Фейт наклонила голову и стала рыться среди вещей, но Уокер заметил, что она прикусила нижнюю губу.
– Зачем ты дразнишь меня?
– Очень хочется оскорбить мужское эго.
Фейт знала, что Донованов-мужчин не так легко оскорбить. Как и любого мужчину, достойного этого названия – мужчина. Она напряглась.
– Ну, – растягивая слова, бесстрастно заговорил Уокер, – я мужчина, и, естественно, у меня есть эго. Если ты дразнишь меня из-за акцента, то я бы посоветовал тебе поработать над своим. Как все-таки тебе повезло, что я эксперт.
Фейт тихо выдохнула и дала ему лупу.
– Я буду держать при себе свои детские претензии на юмор.
Он сощурился, услышав в голосе Фейт отзвук давней боли.
– Жаль, сладкая моя. Ничто так сильно не утомляет, как женщина без чувства юмора.
– Сладкая! – Фейт вздернула подбородок. Усмехнувшись, Уокер открыл лупу.
– У тебя есть сестренка или брат? – почему-то спросила Фейт.
Глаза Уокера больше не смеялись, они стали похожими на сумерки в горах.
– Больше уже нет.
Он прислонил свою трость к верстаку и сосредоточился на коробке с крошечными бумажными пакетами.
– Извини, я не хотела… – начала Фейт.
– Я знаю, – прервал он ее, взяв пакетик размером не больше половины его ладони. – Выбрось из головы.
Фейт все-таки поняла, что причинила Уокеру боль: какую-то пустоту почувствовала она в его глазах.
Немного поколебавшись, Фейт разрешила дать уйти неприятному ощущению. Больно Уокеру или радостно – какое ей дело? Она ему не подружка, она не обязана заботиться о его мужском самолюбии и подпитывать его. У нее это и раньше плохо получалось.
«Но я чертовски хороший дизайнер-ювелир», – напомнила она себе. Это ее будущее. Она хорошо справляется с ролью артистичной, эксцентричной тети, которая при деньгах и привозит своим племянницам и племянникам подарки на Рождество со всего света.
Фейт задумчиво наблюдала за Уокером, который разворачивал рубин быстрыми, точными движениями. Его ловкое обращение с тонкой бумагой убедило ее, что он проделывал эту процедуру не единожды.
Фейт охватило волнение, то самое волнение, которое она почувствовала в первый раз, когда увидела этого спокойного, немного прихрамывающего человека с тихим голосом и медленной речью. Он поразил ее скромностью, почти застенчивостью. Фейт была удивлена рассказу своей невестки Лианн о хладнокровии и быстроте реакции Уокера, которые оказались спасительными, когда Донованы совершали полночный набег на остров, чтобы вернуть украденный у них нефрит.
– Пинцет, – попросил Уокер.
Она порылась в другом ящике и протянула ему длинный пинцет с зажимами на конце. Он взял инструмент, не отрывая глаз от камня, который на фоне белой бумаги горел, словно раскаленный уголек. Присвистнув, он наклонил одну из ламп и поднес рубин к глазам, чтобы рассмотреть его в лупу. Ему казалось, что он врывается в иную вселенную, в чужой изящный мир, где красный цвет – единственная реальность, единственный смысл и единственный бог.
13 
