122 
Снизу тянуло гнилью. Крупные солнечные блики бились в протухшей воде. Играли как рыбы, сверкали бронзовыми плавниками. Бензиновые круги, стянувшие поверхность, рябили всеми цветами радуги.
В воде стоял длинный стол. Те, кто сидел по другую сторону, прятались за графинами. Члены комиссии вели себя оживленно: то склоняясь друг к другу, то откидываясь на спинки стульев, они ставили вопросы. В гранях, преломлявших их отражения, двигались кривые рты. Голоса призванных к ответу жужжали предсмертной мукой.
«Так, – только теперь Маша поняла. – Если Нурбек донес сам, его он предупреждать не станет».
Она кинулась назад. На кафедре Успенского не было. Торопливо спросив разрешения, Маша набрала номер: профессорская квартира молчала. Девочка-лаборантка отводила глаза:
– Нету, нету, третий день нету.
Маша понимала: пьет. Она подавила отвращение.
Пьет, потому что знает. Теперь она была уверена: знают все.
Солнце, скользнувшее за маковки, не золотило воду. Вода была стылой, как студень. Катер, ревущий под мостом, резал ее с трудом.
Ускоряя шаги, Маша убеждала себя в том, что ей нет никакого дела. Она вспомнила его серую кофту, вывернутую наизнанку. На столе, в грязном стакане, стояло вонючее питье. Согнав волчий оскал, он облизнулся и сглотнул. Байковый начес впитал водочную вонь.
«Если уже работают, могут вызвать в любой день, даже, – она обмерла, – завтра». Волк, тотем ее племени, улыбался сквозь желтые зубы.
Нурбек принадлежал чужому племени. И улыбался иначе. «Значит, – она остановилась, – главное в том, что меня он предупредил не просто так».
Мимо тусклой решетки Михайловского сада она обходила Спас-на-крови. Беспечные детские голоса лепетали за изгородью. Маша свернула и вышла на пыльную площадь. Красное трамвайное стадо паслось на Конюшенной. Она шла наискось, переступая рельсовые стыки. Длинный безжизненный состав дернул хвостом. Она отшатнулась.
«Предупредил. Зачем?..»
Разъезжаясь на стыке, рельсы хрустнули хищно. Вожатый лет двадцати обходил вагон. В руке он держал короткий ломик. Маша оглянулась: на трамвайном кольце она стояла одна.
– Прыгай. Один, что ли, поеду? – забираясь в кабину, паренек приглашал весело. Механизм, сводящий створки, зашипел.
– Ты куда едешь?
– В Гавань, по шестому маршруту, – вожатый отвечал охотно.
Успенский жил в Гавани. Все решалось само собой. Маша вскочила на подножку. Дверная гармошка сошлась за спиной.
«Предупредил. Затем, чтобы успела всё обдумать... Боится, что вызовут, а я не то скажу. Промолчу или стану защищать...»
Она думала о том, что Нурбек надеется на нее как на свидетеля обвинения.
Приняв серьезный вид, вожатый взял микрофон:
– Вошедшие с передней площадки, не задерживайтесь, проходите в салон.
Маша огляделась:
– Ты что, слепой? Я одна.
Ее окружало пустое пространство.
– Одна, значит, одна. Вот и проходи, – он отложил микрофон и ответил нормальным голосом.
Маша села. Голос, изувеченный микрофоном, обращался снова:
– Вошедших просим оплачивать проезд.
Пожав плечом, Маша порылась в кармане и бросила монетку в прорезь. Пальцы повертели колесико:
– Эй, слушай, тут билетов нету.
Трамвай, скрежеща на повороте, выползал на Марсово поле. Вожатый не слышал. Маша махнула рукой и ушла в хвост.
«Завтра, – она думала, – завтра входят на лекции». Почему-то ей представилась Статистика. Тетка, стоящая за кафедрой, умолкает послушно. Скорее всего, они пошлют секретаршу: Марию Арго – в деканат, срочно.
Нурбек встречает в дверях, подталкивает деликатно. Она – его главный свидетель. Все, в чем обвиняют Успенского, чистая правда.
«Не знаю, нет, ничего подобного», – репетируя, Маша ответила строго по пунктам. Рты, отраженные в графинах, кривятся разочарованно. Нет, она усмехнулась, Нурбек не дурак. Предупреждая, он предлагает сделку: похоже, речь о ее аспирантуре. Если Нурбек займет место профессора Успенского, список аспирантов будет утверждать он. «Аспирантура... – она думала, – тоже мне соблазн...»
А если не займет? Почему он так уверен?
«Если я буду стоять насмерть, донос не подтвердится. Во всяком случае, в этом пункте... Значит, у Нурбека есть кто-то еще. В ком он абсолютно уверен. Зинаида», – Маша вздрогнула.
Баба, затянутая в талии, подтвердит всё.
«А я зачем?»
Трамвай выезжал на Кировский мост. С той стороны Невы, поперек генеральского дома, в котором когда-то, много лет назад она попробовала плод граната, висели – на гигантской распяленной тряпке – три головы. Первый глядел вперед, двое других повернулись ему в затылок. Друг у друга в головах они искали, как ищут вшей. Под мертвыми черепными коробками копошились червивые мысли...
122 
