55 
– Да заткнитесь же наконец, старый боров!
– Вот видите, я прав.
– Нет! Я – не вы!
– Еще не совсем, но процесс пошел.
– О чем вы?
– Скоро узнаете. Потрясающе! Я говорю, и мои слова сбываются на глазах, стоит мне их произнести. Я стал пифией настоящего – не будущего, нет, настоящего, вы понимаете?
– Я понимаю, что вы лишились рассудка.
– Это вы меня его лишили, как лишите всего остального. Нина, я в жизни не испытывал такого восторга!
– Где ваши лекарства? Где успокоительные?
– Нина, меня ждет вечный покой, когда вы убьете меня.
– Что-что?
– Не перебивайте. Я должен сказать вам нечто чрезвычайно важное. Хотите вы того или нет, вы становитесь моим воплощением. При каждой метаморфозе моего «я» мне встречается существо, достойное любви: первой была Леопольдина, и я убил ее; вторая – вы, и вы убьете меня. Крут замкнется, не так ли? До чего же я счастлив, что это будете вы: ведь благодаря мне вы теперь знаете, что такое любовь.
– Благодаря вам я узнала, что такое шок.
– Вот видите? Я вас за язык не тянул. Любовь и начинается с шока.
– Только что вы говорили, что она начинается с желания убить.
– Это одно и то же. Вслушайтесь в поднимающуюся в вас волну, Нина, ощутите эту колоссальную оторопь. Доводилось ли вам когда-нибудь слышать столь гармоничную симфонию? Все здесь соединилось так совершенно, так талантливо, что посторонним ушам это недоступно. Вы сознаете, как диковинно разнообразны инструменты? Казалось бы, только какофония может родиться из их несообразного созвучия – и все же, Нина, слышали ли вы что-нибудь более прекрасное? Десятки волн поднимаются в вас вперехлест, и ваша голова становится куполом собора, ваше тело, теряя свои очертания, превращается в большой орган, ваша худосочная плоть входит в резонанс и впадает в транс, звучат ослабшие струны ваших хрящей – и вот уже то, чему нет названия, овладевает вами.
Наступила пауза. Журналистка запрокинула голову.
– Голова тяжелеет, а? Я-то знаю, что это такое. Вот увидите, к этому не привыкают.
– К чему?
– К тому, чему нет названия. Поднимите голову, Нина, я знаю, тяжело, но вы попытайтесь, и посмотрите на меня.
Молодая женщина с усилием повиновалась.
– Признайте, что, при всех неудобствах, ощущение божественное. Я так счастлив, что вы наконец все поняли. Теперь вы знаете все о смерти Леопольдины. Да, только что для меня было нестерпимо умереть, потому что я пресмыкался в прямом и переносном смысле. Но переход из жизни в смерть в состоянии экстаза – это простая формальность. Почему? Да потому что в такие минуты и сам не знаешь, жив ты или умер. Было бы не совсем точно сказать, что моя кузина не мучилась или не поняла, что умирает, как те, к кому смерть приходит во сне, – нет, просто она умерла, не умирая, потому что в тот миг уже не жила.
– Не увлекайтесь, от ваших слов попахивает таховской риторикой.
– А то, что происходит с вами, – тоже таховская риторика, Нина? Посмотрите на меня, прелестное мое воплощение. Вам теперь придется привыкать в грош не ставить логику окружающих. А стало быть, придется привыкать и к одиночеству – но вы не жалейте.
– Мне будет вас не хватать.
– Как приятно это слышать, вы очень добры.
– Вы знаете не хуже меня, что доброте нет места в этой истории.
– Не беспокойтесь, я буду с вами в каждом вашем экстазе.
– А он будет посещать меня часто?
– Сказать по правде, я жил без этого восторга шестьдесят пять с половиной лет, но сейчас я испытал его с такой полнотой, что потерянное время просто перестало существовать. Не считаться с календарем вам тоже придется привыкать.
– Вдохновляющая перспектива.
– Не грустите, милое воплощение. Не забывайте, что я вас люблю. А любовь вечна, и вы это знаете.
– А знаете ли вы, что подобные штампы в устах Нобелевского лауреата по литературе приобретают изумительную пикантность?
– Вы даже не представляете, как вы правы. Достигнув моей степени совершенства, невозможно произнести банальность, не извратив ее, – в ваших устах она всегда приобретет до странности парадоксальное звучание. Сколько писателей избрали литературную стезю с единственной целью достичь однажды той, с позволения сказать, ничейной земли за гранью понятий, где слово всегда девственно чисто. Быть может, это зовется Непорочным Зачатием на уровне языка: говорить слова самого дурного вкуса, пребывая в чудесном состоянии благодати, навеки над толпой, над ее смехотворными дрязгами. Я – последний в этом мире, в чьих устах слово «люблю» не звучит похабно. Какое счастье для вас!
55 
