Последние отзывы

  33  

Я даже подпрыгиваю от изумления:

– То есть как через четверть часа?

– Да он жил на улице Гайон, – объясняет Анни с подкупающей простотой. – Ему всего-то оставалось подняться на шестой этаж, швырнуть шляпу на кровать, меня – в кресло… Так любят воробьи в водосточном жёлобе… Говорю же: четверть часа спустя я уже стала его любовницей и рыдала от расстройства, усталости, неудовлетворённости и ещё потому, что он был тороплив и грубоват… А когда я хотела хотя бы уткнуться в его плечо, чтобы отдохнуть, прильнуть к его губам, жёстким, подвижным, почти злым… Знаете, что я услышала? Я услышала аккорды и распевное: «А-а-а-а-а»! Рюзиньоль в одних кальсонах, но в пиджаке сидел за пианино и осторожно, вполголоса, распевался, всё выше, выше: «А-а-а-а-а», – пока не добрался до своего знаменитого «до», острого и блестящего, как копьё… Я в себя прийти не могла! Вдруг он разворачивается, прыгает на меня, и всё начинается сначала! С той же петушиной торопливостью – он заботился только о собственном удовольствии, меня, увы, ждало то же разочарование, – потом сразу же следом водопад звуков вокальных упражнений (я у него вообще никогда не слышала… никакого другого журчания, кроме этого), и – оп! Всё снова. Вот так он и жил. Приволочёт к себе женщину, возьмёт её в пять минут и бегом, бегом к пианино – проверить, не пострадало ли от этого его «до»! Нет, вы не представляете себе, как я была разочарована! Гибкий, как виноградная лоза, Рюзиньоль с горящими глазами – думаешь, прожжёт насквозь… А он только сам вспыхивал, как сухое конопляное семя, которым здесь разжигают зимой очаг… За ним никогда нельзя было поспеть!

– Никогда?

– Никогда!

– Значит, вы всё же к нему приходили ещё?

– Да, – признаёт она – искренняя, жалкая. – Его объятия обжигали меня, встряхивали и оставляли совершенно неудовлетворённой – так не приносит пользы утихшая раньше времени боль, не доведённое до конца наказание… Я почти всегда плакала потом…

– А его это не волновало?

– Его? Нет. Он выдавал своё замечательное «до», потом хлопал меня по плечу и останавливал на моём лице не ведающий удивления взгляд: «Бедняжка… это от признательности…»

Я постепенно просыпаюсь от ласкового шороха – монотонного, но выразительного, по слогам, шепотка… и узнаю шелковистый шелест снега по закрытым ставням. Вот и снег! Падает, наверное, тяжёлыми хлопьями со спокойных, не тревожимых ветром небес, прямо, неторопливо… Он ослепил рассвет, мешает дышать спешащим в школу ребятишкам – они задирают нос и ловят снежинки раскрытым ртом, как я когда-то…

Насмешница ночь одарила меня солнечными, опасными сновидениями, лёгкими и пустыми, про моё детство, лето, жару, жажду…

Начинающаяся лихорадка не даёт мне покинуть лето и сад моего детства. Я хочу пить. Но мне хочется только той, закрашенной простым красным вином бледно-розовой воды, что наливала мне в прохладной, чуть затхлой столовой Мели… «Пить, Мели, скорей».

Она хлопала дверью, скрипела низенькая решётка, и по чёрной лестнице поднимался запах прораставшего в погребе картофеля, пролитого на песок закисшего вина, такой влажный и ледяной, что у меня пробегал озноб между мокрых от бега и игр лопаток… Да, только его хочу, того обычного вина из единственного в кухне бочонка, густого, пузырившегося в грубом стакане.

– Ещё стаканчик, Мели!

– Нельзя, говорю. Лягушки в животе разведутся. Её коронное выражение; каждый раз, услышав его, как, впрочем, и любую другую присказку Мели, я испытывала сладкую тревогу… «Если собака найдёт девочкин зубик и проглотит его, то у той девочки вырастет во рту собачий клык, а у собаки – человечий зуб…» «Не надевай на переменке чужую шляпку: от „трёх потов“ можно облысеть».

Со света я плохо видела в полумраке столовой и скорее угадывала на столе только что испечённый хлеб, отламывала от него ещё горячую горбушку, выгребала оттуда мякоть и наполняла чашечку из корки малиновым желе… Полдник! Любимая моя еда: её можно было утащить с собой на сук орешника, или на чердак, или оставить до последней перемены, когда мы умудрялись есть, одновременно крича, смеясь, играя в классики, и никто никогда не подавился…

Потом я возвращалась в свой золотой, жужжащий сад, одуряюще пахнувший глицинией и клевером, свой заколдованный лес, где качались на ветках зелёные груши, белые и розовые ягоды черешни, бархатные абрикосы и бородатый крыжовник.

Июнь – месяц моей мечты! Самое начало лета, когда плоды наливаются кислым соком! Трава красила в зелёный цвет моё белое платье и табачного цвета чулки, на ягодах вишни, когда я их накалывала иголкой, круглыми каплями выступал бледно-розовый сок… А зелёная смородина – закатишь её под язык и боязливо раздавишь зубами – знаешь, что вкус ужасный, но оказывается ещё хуже!..

  33