Уговорил ее идти в спальню – сегодня желание добраться до настоящей Норы было невыносимым, оно было едва ли не лишено эроса – после почти двух месяцев, в течение которых его не пускали, и смутно зрело подозрение, что самый странный роман в его жизни завершился после изнурительной погони за медленно идущей фигурой и острого понимания – всё, больше ничего не будет, ему так жадно хотелось, чтобы Нора была, хотелось доказательств.
В спальне, разглядывая умытое лицо в темном высоком зеркале, Нора спросила, правда ли, что он организовал против нее заговор и замышлял убить ее. Вопрос привел его в бешенство – что они ей наболтали!
– Нет, это не правда.
– Странно… Мне так рассказывали, разные люди, – говорила рассеянно, будто думала о чем-то другом, более важном.
– Послушай, Нора, – он подошел, повернул ее лицо к себе, – я говорил тебе всё. Я ведь не скрывал, я пытался тебе сказать. Если хочешь, называй это заговором. Но я хочу забрать тебя отсюда. Ведь тебе здесь плохо! Но никогда, никогда не пришло бы мне в голову причинить тебе вред или… – выговорил через силу: – Убить тебя.
– Это хорошо, – отвечала спокойно, будто он не сжимал ее голову ладонями, – мне было бы неприятно… Но разве это не одно и то же?
– Что не одно и то же? – спросил вдогонку, сам сразу понял (она, к счастью, не ответила), быстро забыл, что понял.
– Это хорошо, что ты меня не хотел убить, и я согласна.
Она подошла к нему и поцеловала, но он вывернулся. Ему был неприятен этот поцелуй. Ему нужно было сначала объяснить, убедить, оправдаться, он начал говорить и говорил долго, не глядя на Нору, потому что она не слушала. Она включала для себя приемник, слушала новости, уходила в умывальню, возвращалась, звала Мани – чтобы та одевала ее и пудрила, она рассматривала механические игрушки, рассматривала содержимое выдвижных ящичков. Впервые за время их знакомства Нора не замечала его, когда он был рядом, как часто не замечала других. А он все говорил – о своей любви к ней, о необходимости быть вместе, об освобождении, об открытой жизни с ее бесконечными возможностями и о нежности, которую вызывают в нем ее глаза, и о желании, которое вызывает ее живот. Он говорил, что увести ее отсюда – единственный выход в его жизни, единственная надежда в ее жизни, иначе погибнут оба, она – здесь, внутри, он – снаружи. Он говорил, что никогда не причинил бы ей вреда и остался бы с ней, если бы она только попросила или хотя бы разрешила.
Он продолжал говорить, когда уходил, когда проходил через кабинет Леночки, пока Леночка не сказала: хватит.
И он замолчал. Лена давилась смехом. Он сглотнул. Свидание после долгой разлуки сорвалось – по его вине.
– Ты же не понимаешь, почему у тебя ничего не получится. Ты хоть понимаешь, откуда ты ее пытаешься забрать?
– Да все я понимаю, – бросил раздраженно и добавил для себя: – Как рыбу из воды вытащить. Но у меня на то есть причины… и у нее есть на то причины, у нее на то очень много причин. Неужели вы все не видите, что ей плохо здесь, что она здесь несчастна!
Лена встала, подошла к окну и открыла его. Обычное окно, отметил он с удивлением, виден жалкий лес, круглая облупившаяся беседка.
– Ты все-таки не понимаешь, – сказала она. – Рыбу из воды… Нет уж – это вытащить рыбу… из рыбы.
Лена вернулась к столу, но сразу взялась за свои бумаги, будто там было что-то касающееся дела. Она держала себя серьезно, озабоченно и задумчиво, но из-за бумаг было невозможно поймать ее взгляд, и интонации были такие уверенные, медицинские, что он не мог понять: она говорит прямо или хитрит, что-то держит в уме.
– Я же вижу, что тебя затянуло, что ты не будешь меня слушать. Но все-таки слушай: с тобой произошло нечто очень простое, естественное. Ты попал во внутренний мир человека. Женщины. Тебе не нужно ее вытягивать. Тебе нужно ее искать. Она где-то живет. Ты никогда не узнаешь ни кто она, ни где она. Может, в польском борделе, может, в мэрии в Монреале, может, в хижине в Кении. А может, она твоя соседка. Может, ее зовут Элеонора, может, Фелис, может, Марья Ивановна. Может, ее давно нет в живых или она бот вроде Элизы, запущенный в Сеть, чтобы дурить таких, как ты. Спрашивать бесполезно – ты слишком глубоко – там, где она ничего не помнит. Найти невозможно. И все-таки это единственное, что ты можешь попытаться сделать, а вытягивать ее – это…
– Лен? А ты разве не говорила только что, что я все равно никогда ее не найду?