Особенно,... 
44 
Вторая пуговица позади. Хорошо развитые мускулы под загорелой кожей, черный пушок волос… Господи, да что же он молчит? Так и собирается стоять и слушать ее дурацкую болтовню?
– А оказалось совсем иначе. Это было ужасно! Я даже волосы уложить не могла! В то время они были длиннее, и…
– У тебя прекрасные волосы, Лорелея. Руки ее замерли на следующей пуговице.
Тихий, хрипловатый голос Курта пронзил ее, словно электрический разряд.
– Спасибо. Что ж, у тебя такой проблемы не будет. То есть… я хочу сказать, тебе не нужно укладывать волосы. Хотя, разумеется, я с удовольствием помогу тебе и причесаться, и вымыть голову, и… Ну вот, последняя.
– Распусти их.
– Что? – удивленно спросила она.
– Распусти волосы.
– Курт! – Лорелея тяжело сглотнула. – Не думаю, что…
– Пожалуйста. Вынь эти шпильки и распусти волосы.
Ей не пришлось принимать решение – он решил за нее. Миг – и его здоровая рука нырнула в ее льняную гриву, шпильки полетели на пол.
– Я так и не забыл, как твои волосы щекотали мне кожу. И губы…
– Курт! – О Господи, теперь он гладит ее по щеке. – Курт, что ты… что ты де…
И в этот миг он ее поцеловал. Нежно, осторожно прикоснулся губами к губам. Лорелея замерла, завороженная этим легким, словно крылья бабочки, касанием. Из груди ее вырвался едва слышный стон – и, повинуясь этой бессловесной мольбе, Курт снова прильнул к ее устам, на этот раз жадно и страстно.
За окном сверкнула молния.
Миг спустя – вечность спустя – Курт поднял голову. Взгляды их встретились. Он приподнял ее голову за подбородок, ласково погладил большим пальцем по щеке.
– Скажи это, – прошептал он. – Скажи, Лорелея. Чего ты хочешь?
Хочу, чтобы ты меня любил, – эта правда, столь долго скрываемая в сердце, сверкнула перед ней, словно молния, вспарывающая темные небеса. Лорелея понимала: он ждет от нее признания, что ей не терпится лечь с ним в постель. Но на самом деле она хочет большего. Гораздо большего. Она любит Курта. И что страшнее всего – мечтает об ответном чувстве.
Должно быть, ее ужас отразился на лице. Курт уронил руку и отступил на шаг.
– Прости. – Голос его звучат хрипло. Лорелея поняла, чего стоило ему это отступление. – Не надо было спрашивать.
Она молча покачала головой и положила руку ему на плечо. Он отстранился, словно обжегшись ее прикосновением.
– Не надо, милая. Все в порядке, У нас был трудный день, мы оба устали.
– Курт, подожди…
Но он уже шел прочь. А она стояла посреди комнаты, словно превратившись в соляной столб, не в силах его остановить.
Приближалась гроза. За окном завывал ветер, и верхушки деревьев раскачивались, словно заламывая руки-ветви в безысходной тоске.
Как хотелось Лорелее завыть вместе с ветром! И выть, и вопить, и обливаться слезами, и биться головой о стену! Но это не поможет. Жалость к себе никогда не помогала – ни в детстве, когда погибли ее родители, ни позже; когда она узнала, что беременна. Жизнь научила Лорелею: единственный способ противостоять беде – взглянуть правде в глаза. Так ей придется поступить и теперь.
Нужно покончить с этой комедией супружества. Победить в себе любовь к человеку, который ее не любит. И сообщить ему, что у него есть сын. Всего-то делов, мысленно добавила она и горько усмехнулась.
В эту ночь Лорелея почти сразу провалилась в сон, как только легла. Но спала беспокойно.
Во сне она брела по узкой тропке под хмурыми враждебными небесами, под злобное рычание грома… и знала, что она одна. Совсем одна в целом свете.
Раскат грома сотряс дом, и Лорелея села в постели, грубо выдернутая из сна. Гроза бушевала вовсю. Оглушительные раскаты следовали один за другим, и комнату заливал призрачный свет молний.
Сердце Лорелеи отчаянно забилось. В детстве она боялась грозы. Родители понимали ее страх, но бабушка, к которой переехала девочка после гибели отца и матери, называла ее трусихой.
– Как тебе не стыдно! – говорила она, обнаружив, что во время грозы Лорелея забивается в темный угол и зажимает руками уши. – В роду фон Левенштейнов трусов нет!
Со временем Лорелея победила свой страх – перед грозой, перед жизнью, перед неизбежными в жизни потерями. Но сегодня вдруг снова ощутила себя маленькой девочкой, смертельно испуганной ревом грома, зубчатыми молниями, разрезающими тяжелые темные тучи… И пустотой в собственном сердце;
– Курт! – срывающимся голосом прошептала она. – Курт!
44 
