Я покинул Лондон, а на деньги, которые мне достались, построил больницу, которую и содержу теперь.
— Рада, что вы мне это рассказали. Думаю, вы напрасно вините себя. Возможно, вы поступили единственно правильным образом. Вы должны были принять решение, и вы сделали это.
— Я отнял у человеческого существа жизнь, — сказал Чарльз. — Точнее, у двоих.
— Возможно, не следовало допускать, чтобы тот ребенок появился на свет?
— Кому судить об этом?
— Однако случается поступать именно так…
— Мне жаль тех, кому приходится идти на это, Жизнь священна, и не нам решать, можно ли кого-либо лишать ее.
— Но ведь мы уничтожаем вредных насекомых и животных. Это ведь тоже жизнь.
— Я говорю о человеческой жизни.
— Мне кажется, вы поступили верно, — сказала я. — Вы не преследовали личной выгоды и не знали, что Доринда может умереть. Вы только хотели предотвратить рождение ребенка, почти наверняка обреченного на слабоумие…
— Это убийство.
— Законом предписано лишать жизни людей, которые представляют собой угрозу для общества. Вы поступили законно. Вы должны это понимать.
— Я не смогу убедить себя в этом. Я могу только искупить свой грех, стараясь забыть о нем.
— Сколько жизней спасли вы в своей больнице? Чарльз улыбнулся:
— Вы пытаетесь утешить меня. Я знал, что найду в вас сострадание. Я постоянно думаю о вас и верю, что когда-нибудь…
— Не надо об этом. — Я не дала ему договорить. — Я не позволю себе обмануть Жан-Луи… во второй раз.
И я рассказала Чарльзу о том, что когда-то у меня был любовник.
Теперь настала очередь Чарльза утешать меня. Его не потрясла моя исповедь, он просто сказал:
— Это вполне естественно. В ваших жилах течет горячая кровь. Думаете, я не догадываюсь об этом? Вы просто дали выход своему темпераменту…
— Но я обманула своего мужа.
— А после этого вы полюбили его еще сильнее. Вы стали еще более нежной и терпеливой по отношению к нему. Жан-Луи не найти лучшей сиделки. Он знает это и благодарен вам.
— Вы стараетесь оправдать меня, — сказала я. — Разве вы не догадываетесь, что Лотти не ребенок Жан-Луи?
— Вы в этом уверены?
— Настолько, насколько женщина может быть уверена в этом. Жан-Луи не способен иметь детей. Лотти — ребенок Жерара. Я не вынесу, если Жан-Луи узнает об этом. Он обожает и гордится Лотти. Он всегда хотел иметь детей…
Чарльз взял мои руки и поцеловал их.
— Мы оба с вами небезгрешны. Не это ли влечет нас друг к другу? Ваш грех обернулся счастьем для Жан-Луи.
— Я уверена, что вы поступили правильно. А я — нет. «Не прелюбодействуй». Сколько раз я писала в детстве эту заповедь на школьной доске и не имела понятия, что она означает. Для меня это была просто седьмая заповедь.
— «… и не убий», — сказал Чарльз.
— Чарльз, вы не совершали убийства, вы должны перестать говорить об этом.
— Как хорошо забыть о прошлом…
— Вы считаете, что это возможно?
— Да, — ответил он. — Я буду учить этому вас, а вы — меня. Мы нужны друг другу, и наступит день, когда мы будем вместе.
Чарльз крепко обнял меня, и я прижалась к нему. Мы услышали шаги в холле. Это вернулась домоправительница.
* * *
Этого невозможно было избежать. Мы оба знали. Противиться было бесполезно. Нас отчаянно тянуло друг к другу, и мы хотели хотя бы на короткий миг почувствовать себя счастливыми, уверенными в том, что можем подарить друг другу радость.
Необходимо было только дождаться возможности остаться наедине, и я знала, что такая возможность рано или поздно появится.
Домоправительница ушла навестить свою сестру и собиралась отсутствовать весь день. Чарльз не сказал мне об этом. Однако эти визиты были регулярными, примерно раз в две недели, и поэтому неизбежно случилось так, что мой очередной приход к нему за опием совпал с ее отсутствием.
В доме было тихо, и я, как только вошла, сразу поняла, что мы одни.
Чарльз встретил меня с восторженным и даже несколько игривым видом. Казалось, все его заботы отошли на задний план. Я почувствовала, что со мной происходит то же самое. Где-то там, за стенами его дома, остались мои обязанности, страхи, печаль и та ужасная жалость, которую я испытывала, сидя у постели мужа. Здесь, в этом небольшом доме, я могла испытать радость.
— Сепфора, мы не можем долго сопротивляться, тому, что должно случиться, — сказал Чарльз. Я покачала головой: