40 
В любом случае через некоторое время разговор выдохся, нам уже нечего было сказать, и мы двинулись дальше. Когда мы завернули за угол, Скарлет сказала:
– Мне нравится твой друг Тони. Он загадочный.
– Сейчас да. Только посмотрим, каким он будет загадочным, когда станет жить в картонной коробке и продавать карандаши.
– Современное общество, – сказала Скарлет, – должно предоставлять жилье всем.
Я не хочу сказать, что я сноб, но когда кто-нибудь начинает предложение со слов «современное общество», мне уже не хочется слушать, что будет дальше. Даже если эти слова слетают с губ моей подружки. Забавно, было даже какое-то облегчение в том, что Скарлет сказала что-то глупое. Это делало ее менее пугающей.
Мы двинулись по Авеню-роуд. Я бросил взгляд на большие круглые часы на вершине холма. На башне колледжа Верхняя Канада. На одну секунду мне показалось, что это луна.
– Что собираешься теперь делать? – спросила Скарлет.
– Убей меня бог, не знаю.
– Можем пойти обратно ко мне. Они уже будут спать. Отец встает в пять утра. Читает периодику.
Периодику. Очень изысканно, очень по-взрослому. Некоторое время мы молчали, и я поймал себя на мысли, что гадаю, умна ли Скарлет или у нее просто хорошая память. Собирает умные словечки, которые слышит, а потом извергает их. Вроде «читает периодику».
Мы сели в автобус на Сент-Клер, в тот, который идет через Форест-Хилл. Он всегда пустой, ярко освещенный. Летит по тихим улицам. В этой части города воздух пах по-другому. Около Данвеган-роуд находился маленький круглый парк, откуда был слышен город внизу. Ее голова немного склонилась к моему плечу, я коснулся ее лица рукой, наклонил голову очень медлен – но Она что – то говорила. Я поцеловал ее.
– Идем, – сказала она и столкнула меня со скамьи. – Поехали ко мне.
Прямо говоря, я надеялся, что ее старик не будет спать и мы с ним прилично поговорим и закончим все на хорошей ноте, но он, полагаю, слишком предался возлияниям и отошел ко сну где-то в глубине их большой белой квартиры.
– Хочешь выпить? – спросила Скарлет.
– Конечно.
Она исчезла в спальне и минутой позже появилась с большими зелеными бокалами на подносе. Я слышал, как звенят внутри кубики льда.
Я взял один стакан, заглянул в него и сделал глоток. По телу пробежала дрожь.
– Господи Иисусе, Скарлет, – прошептал я. – Что это такое?
– Скотч и кола. Любимый напиток «Битлз».
Я снова посмотрел в бокал.
– Не анализируй, Саймон. Просто выпей.
– Ты уверена, что «Битлз» пили эту штуку?
– Совершенно.
Она села на край кровати и обхватила локоть, большой зеленый бокал в другой руке.
– Ты ведь по-настоящему не пьешь, да?
– Не пью моторное масло.
Через некоторое время она поставила бокал.
– Здесь слишком светло, – сказала она и набросила красный шарф на лампу.
Все в порядке? – прошептал я.
– Пока мы ведем себя тихо.
Мы легли на кровать. Несколько механически начали целоваться, как будто, знаете, это конец вечера, а мы парень и девушка, и предполагается, что пора заняться делом. Но когда я поднял ее рубашку и увидел ее тело, наклон от ребер к животу, то почувствовал, как во мне зашевелилось что-то черное.
Она была надо мной, целовала меня, затем подняла голову, посмотрела на меня и стала целовать снова. Я не люблю целоваться таким образом. Это меня стесняет. С такого угла никто не выглядит привлекательным. Но она продолжала свое дело, глядя вниз, медленно касаясь своими губами моих. Губы были сухими, она перед этим курила. Неожиданно она отвела голову и сжала мои губы зубами, да так сильно, что поранила меня. Я хочу сказать, я на самом деле почувствовал у себя во рту вкус крови.
– Господи Иисусе, Скарлет, – сказал я, садясь, – что, черт побери, с тобой происходит? Ты не в своем уме или как?
Она смотрела на меня не двигаясь, словно бы ждала чего-то. Я подумал, может быть, она слегка не в норме.
Иногда, когда я один иду по улице или смотрю в окно, я вдруг понимаю, что разговариваю со стариком. Я не видел его со времени нашей ссоры в лодке и до сих пор продолжал думать о том, что следовало ему сказать. Но даже в воображении ничего не получалось. Я начинал беседу с удачного аргумента, но его ответ, тот, который я вкладывал в его уста, всегда пробивал брешь в моей обороне, и я снова возвращался к началу. Я больше не считал его таким уж траханым негодяем. Неделями я старался избавиться от страха перед ним. И только мысль о том, чтобы стать пансионером, отрезвляла меня. Когда я думал об этом, мне становилось так стыдно (будто твои родители сдали тебя в колонию прокаженных), что я снова распалялся До того, что говорил с ним вслух прямо на улице. Иногда я представлял, как он меня ударит, а я ударю его в ответ. Иногда я даже представлял, что бью его первым. Парень, это бы так его удивило, что враз выбило бы из него все дерьмо. Бах!
40 
